Персидский гамбит. Полководцы и дипломаты

– Из осмотра татарских ханств вывел я заключение, что под русским управлением они могли бы приносить России в десять раз больше доходов и выгод, чем при управлении ханами! Император дал шаху обещание возвратить часть завоеванных нами земель, а между тем из осмотра ханств я вынес твердое убеждение, что всякие уступки невозможны и излишни, так как грозят нам новой войной.

– Как же теперь быть? – спросили его.

– Передо мной нелегкая задача избежать исполнения обещаний императора. Попробую заставить шаха самого отказаться от всех притязаний.

– Возможно ли такое?

– В политике, мой друг, возможно все, была бы воля и хитрость! – усмехнулся Ермолов.

* * *

Итак, Ермолова ждала Персия. Зная, как реагируют восточные люди на внешний блеск, роскошь, Ермолов постарался, чтобы появиться в Персии с максимальной пышностью. Историки признают, что из всех русских посольств, когда‑либо отправленных в Персию, посольство Ермолова было самым блестящим и самым затратным. Впрочем, дело того стоило!

После напутственного молебна в Сионском соборе посольство покинуло Тифлис 17 апреля 1817 года. Правой рукой Ермолова в этой нелегкой поездке стал капитан Николай Муравьев. Это был весьма грамотный, храбрый и опытный офицер, окончивший в свое время училище колонновожатых (так именовали офицеров, изучающих местность, где проходили боевые действия, а затем ведших по ней колонны войск), отличавшийся блестящими знаниями в математике, топографии и прекрасно сам изготовлявший карты. В юности Муравьев баловался масонством и дружил со многими будущими декабристами, но потом их пути разошлись. Войну 1812 года Муравьев прошел от начала до конца, участвовав в сражениях при Бородино, Тарутине, Вязьме и Березине. Затем отличился в заграничном походе, участвуя в битвах при Лютцене, Бауцене, Дрездене, Кульме, Лейпциге, Фер-Шампенуазе и Париже. С войны Муравьев вернулся, имея три боевых ордена и отличный послужной список. Затем служил обер-квартирмейстером при гвардейской кавалерийской дивизии и в Гвардейском генеральном штабе. На Кавказ Муравьев попал в 1816 году одновременно с Ермоловым, по протекции последнего, т. к. оба были хорошо знакомы еще с 1812 года. Муравьев был прикомандирован к штабу и от наместника сразу же был послан им для осмотра российско-персидской границы. Докладом о результатах поездки тот остался весьма доволен. Поэтому, когда Ермолов принялся за список членов будущего посольства, первым он занес туда именно Муравьева. В посольстве такой грамотный и опытный офицер был просто необходим.

Едва миссия добралась до Эривани, там разнесся слух, что русский наместник следует в Тегеран с целой армией. Удивленный Ермолов записал в своем дневнике: «Глупому персидскому легковерию казалось возможным, что я везу скрытых в ящиках солдат, которые могут овладеть городом. Невидимые мои легионы состояли из двадцати четырех человек пехоты и стольких же казаков, а регулярная конница вся заключалась в одном драгунском унтер‑офицере, который присматривал за единственной моей верховой лошадью. Вот все силы, которые приводили в трепет пограничные провинции Персидской монархии. Казалось, что и в некоторых чиновниках гордость и притворство не скрыли страха, издавна вселенного в них русскими».

В Нахичевани Ермолов остановился у хана Келб-Али Кенгерли. Старец, которому некогда выколол глаза безжалостный Ага-Мохаммед‑хан, принял Ермолова с большим радушием.

В Тавризе Ермолов провел переговоры с Аббасом-Мирзой, причем не без нюансов. Следует сказать, что среди обычаев придворного персидского этикета самым унизительным для европейцев было обязательное снимание сапог и надевание красных чулок, без которых ни один из подданных и гостей шаха не мог являться ко двору. Англичане уже давно беспрекословно надевали чулки, но Ермолов делать это отказался наотрез:

– Ишь, чего захотели, чтобы русский генерал перед ними босяком выглядел! Не хочет, поворачиваем обратно!

Аббас‑Мирза не желал нарушать этикета, но чтобы не обидеть и Ермолова, решился на компромисс – принять русского посла не во дворце, а перед ним, и не на коврах (которые не мог попирать ни один сапог!), а на каменном помосте.

Аудиенция назначена была ровно в полдень. Ермолов приехал ко дворцу на богато убранном коне. В конце двора, под палаточным навесом, стоял Аббас‑Мирза, одетый без всякой роскоши, только за шалевым поясом сверкал осыпанный алмазами кинжал.

За Аббасом-Мирзой держали его знамя – на белом полотнище лев, озаренный восходящим солнцем, а на навершие древка – серебряная кисть правой руки с растопыренными пальцами.

За спиной принца стоял начальник регулярной пехоты (эмир‑низама) Мамед‑хан, одетый в европейский мундир с эполетами и треуголкой на голове.

Свидание продолжалось час. Принц и посол говорили о чем угодно, но не о большой политике, как и принято при первой встрече на Востоке. За аудиенцией следовали празднества в честь посольства и смотр войскам. Персидская конница вызвала одобрение Ермолова, но артиллерия показалась ему никудышней, впрочем, принцу он ее похвалил. Зачем же зря расстраивать человека!