Персидский гамбит. Полководцы и дипломаты

Зная подозрительность восточных людей, Муравьев вел свои записи украдкой по ночам, шифруя написанное.

Впрочем, один раз пришлось пережить неприятные минуты. Однажды при встрече со встречным караваном там заподозрили неладное и спросили старшину муравьевского каравана:

– Что это у тебя за странные белые люди?

Старшина, будучи уже куплен Муравьевым, отмахнулся:

– Это пленные урусы. Нынче пришло их судно к берегу, поймали троих и теперь везем в Хиву на продажу!

– Везите, везите неверных собак! – засмеялись встречные туркмены. – Мы сами только что продали несколько урусов и взяли хорошие деньги. Нынче этот товар в цене!

От такого разговора оптимизма у членов миссии не прибавилось. Но все обошлось.

После своего «разоблачения» Муравьев послал двух нанятых гонцов: одного в Хиву с известием к хану о своем прибытии, а другого – в ближайшую ханскую крепость, Ак‑Сарай, извещая о том же коменданта крепости.

2 октября члены миссии достигли Хивинского оазиса. Ночью произошло лунное затмение, перепугавшее всех караванщиков. «Со стесненным сердцем, – писал впоследствии Муравьев, – переехали мы границу. Картина природы резко изменилась – повсюду возделанные поля, сады и арыки».

Вскоре Муравьева встретил выехавший к нему навстречу туркменский старшина Берди‑хан, воевавший за персов в прошлую войну, раненный в Асландузском сражении, а затем некоторое время служивший у нас, после чего он вернулся в Хиву.

Уже перед самой Хивой прискакал конный стражник-чапар, объявивший приказ хана ехать послу в крепость Иль‑Гельды и там ожидать дальнейших указаний.

В деревне Муравьева фактически посадили под арест. Визит к хану день за днем откладывался, причем обращение с Муравьевым становилось хуже и хуже, еды давали все меньше, а чай исчез вовсе. Минуло двенадцать дней. По слухам, хан Магмед‑Рахим подозревал, что Муравьев не посол, а лазутчик.

Однако сразу посадить на кол русского посланца хан не решался. Один раз его предшественник уже перерезал всех русских. Тогда ему это сошло с рук. Но теперь, зная, как русские только что разгромили огромную персидскую армию, злить Белого царя было опасно.

Наконец Магмед‑Рахим собрал совет своих вельмож. Обстановка среди вельмож была нервной. Дело в том, что по Хиве уже ходили слухи, что к берегам Туркмении пришел большой русский флот, что там уже заложена большая крепость и что прикинувшийся послом русский лазутчик, узнав дорогу, на будущий год непременно приведет в Хиву русское войско. Первым слово взял сам хан:

– Туркмены, проводившие сюда русского посла, не должны были допустить его в мои владения. Туркмены должны были убить его и доставить мне только письма и подарки, которые он вез. Но так как русский посол уже здесь, надо решать, что с ним делать.

После Магмед‑Рахима с подушек поднялся верховный судья-кази. Он был краток:

– Нечестивого следует вывести в поле и зарыть живым!

– Кази, – покачал головой хан, – я предполагал, что у тебя больше ума, чем у себя самого, но теперь вижу, что ума у тебя нет совсем. Если я его сейчас убью, то на будущий год Белый царь придет со своим огромным войском и захватит весь мой гарем. Думаю, что теперь все же лучше принять посла, после чего отправить его обратно. А ты ступай вон!

После этого голоса в ханском совете разделились. Одна часть вельмож полагала, что Муравьев приехал, чтобы спасти русских невольников. Другие предполагали, что он будет требовать удовлетворения за сожжение десять лет назад двух русских купеческих судов в Балаканском заливе. Наконец, третьи настаивали, что русские будут требовать возмездия за кровь князя Бековича.

После этого мнения снова разделились. Несмотря на изгнание кази, большинство мнений сводились к тому, чтобы посла казнить. Спорили, как лучше казнить – посадить на кол или содрать с живого кожу. Самые либеральные предлагали зарезать посла тайно или забить в колодки.

В результате все переругались и совет закончился ничем. Магмед‑Рахим был недоволен и сказал, что над судьбой посла будет теперь думать сам.

Надзиравший за Муравьевым комендант крепости Хаджат‑Мегрем тотчас известил Муравьева о вариантах его судьбы. Капитан только перекрестился:

– На все воля Божья!

«Я не знал, – писал впоследствии Муравьев, – на что мне решиться; мне предстояли неминуемо или томительная неволя, или позорная и мучительная казнь; я помышлял о побеге и лучше желал, чтобы меня настигли в степи, где я мог умереть на свободе с оружием в руках, а не на плахе под ножом хивинского палача. Однако же мысль о неисполнении своей обязанности, когда еще могла быть на это сомнительная и малая надежда, меня останавливала. Я решился остаться, привел в порядок свое орудие и приготовился к защите, если бы на меня внезапно напали. К счастью, со мною была книга Попа – перевод «Илиады»; я всякое утро выходил в сад и занимался чтением, которое меня развлекало». Что и говорить, выдержка у капитана Николая Муравьева была железная!

Впоследствии, в минуты откровения, он расскажет, что мечтал в те дни, чтобы его сделали невольником и он со временем поднял бы мятеж, свергнув рабство.