Персидский гамбит. Полководцы и дипломаты

Между тем становилось все холоднее – приближалась зима. Сорок восемь тревожных дней и ночей прожил Муравьев, ежеминутно находясь между смертью и надеждой.

* * *

Только 17 ноября, после долгих колебаний, хан решил все же не убивать посла, а принять и выслушать. В Иль‑Гельды поскакал ханский гонец, и Муравьев в тот же день выехал в Хиву. «Очутившись в поле, – рассказал он впоследствии в своих записках, – я почти не верил, что освобожден от жестокого заточения, в котором ежеминутно ожидал себе смерти».

Хива встретила Муравьева высокой каменной стеной, над которой возвышался огромный бирюзовый купол мечети. Дальше ехали мимо каких-то древних могил, многочисленных арыков с каменными мостами и обширных садов. Толпа любопытствующих встретила Муравьева на въезде в город и бежала за ним до дворца ханского визиря, куда его привезли. Там, сопровождавший Муравьева Хаджат‑Мегрем сообщил, что хан желает вначале принять подарки, а затем уже встретиться с послом.

Делать нечего, и Муравьев отправил подарки в ханский дворец. Это были девять хрустальных стаканов (так как это число считается у хивинцев счастливым) и огромный поднос, на котором стояли две головы сахара и лежали десять фунтов свинца, а также такое же количество пороха и десять кремней.

Подарок Ермолова хан растолковал следующим образом: две головы сахара обозначают предложение мира и сладкой дружбы; порох, свинец и кремни – войну, если он не согласится на эту дружбу. Что ж, намек был весьма недвусмысленным…

На следующий день верховный визирь вошел к Муравьеву и объявил, что хан желает видеть посланника. Муравьев оделся в полный мундир, к которому пришил из предосторожности вместо черного красный воротник, опасаясь, чтобы кто‑нибудь из русских, находившихся в Хиве, не узнал в нем офицера Генерального штаба и не рассказал хану, что именно офицеры генерального штаба разведкой и занимаются. Шляпу Муравьев потерял еще в дороге, потому заменил ее высокой персидской шапкой. Оружие у Муравьева предусмотрительно отобрали.

Непонятно почему, но встретиться с русским послом хивинский хан решил не в своем дворце, а в обычной кибитке посреди дворцовой площади. Сам хан сидел на ковре, скрестив ноги. Рядом стояли два сановника.

Огромная туша Абул‑Гази‑Магмед‑Рахим‑хана в красном халате и с белой чалмой на голове поразила воображение Муравьева.

Остановившись напротив Магмед‑Рахима, Муравьев поклонился, не снимая шапки, и, соблюдая этикет, молча ожидал, что скажет хан. После минутного молчания один из ханских сановников прочитал молитву: «Да сохранит Бог владение сие для пользы и славы владельца». После чего Магмед‑Рахим, огладив свою пышную бороду, приветствовал Муравьева:

– Добро пожаловать, русский посланник! Зачем приехал и какую имеешь просьбу?

– Главнокомандующий наш желает войти в тесные сношения с вами и хочет утвердить торговлю на пользу обеих держав, – с достоинством ответил Муравьев.

Затем он подробно рассказал о причинах этого посольства. Однако, несмотря на все красноречие, Муравьеву так и не удалось убедить Магмед‑Рахима в тех выгодах, которые произойдут от перемены торгового пути. На все предложения посла он ответил решительным отказом и, заканчивая аудиенцию, заявил:

– Жители Мангышлака мне покорны. Для чего же я соглашусь переменить путь и отниму у них выгоды, которые они ныне имеют?

Пока шла аудиенция, ханские служители принесли халат из золотой парчи с богатым кушаком, на котором висел кинжал в серебряной оправе. Это были ответные подарки Муравьеву. По восточному обычаю он тут же надел халат поверх мундира и покинул кибитку.

У ворот дворца Муравьева ожидал еще один подарок – прекрасный серый жеребец туркменской породы. Едва Муравьев сел в седло, как двое туркмен повели коня под уздцы, двое пристроились возле стремян, и торжественное шествие направилось по улицам Хивы к дому верховного визиря.

Собираясь в обратный путь, Муравьев послал к оружейнику поправить свое двуствольное ружье. Его возвратили за два дня до отъезда плохо почищенным. Когда же Муравьев хотел его зарядить, то из ствола выпала свернутая бумажка – письмо русских невольников, которые извещали, что их здесь три тысячи человек, и просили довести об их судьбе до сведений императора.

* * *

21 ноября Муравьев наконец-то покинул Хиву. Теперь он поехал по новой, пролегавшей мимо текинских владений дороге, которая была значительно короче, хотя и опасней. Начавшаяся вскоре сильная стужа очень замедляла продвижение, и Муравьев не без оснований опасался, что корвет с наступлением зимних штормов, не дождавшись его, уйдет в Баку.

Надо было торопиться. Поэтому Муравьев, бросив на свой страх и риск попутный караван, в котором ехать было все же куда безопасней, устремился вперед в сопровождении трех туркмен и верного солдата.

Какова же была его радость, когда, оказавшись на берегу, он увидел паруса «Казани». Не менее Муравьева были рады его возвращению и офицеры корвета.