Персидский поход Петра Великого. Низовой корпус на берегах Каспия (1722-1735)

Некомплект моряков и работников оставался хроническим явлением: Мишуков в 1730 году безуспешно требовал у Адмиралтейств-коллегий работников, а его преемник Ф. Кошелев в следующем году просил выделить ему не менее двух тысяч солдат для «работ адмиралтейских» под угрозой срыва поставок провианта войскам. Судя по донесениям из Астрахани, эти проблемы сказывались на состоянии флотилии: в мае 1727 года Мишуков докладывал об имеющихся в наличии 78 морских судах, в 1728-м — 96, но в феврале 1730-го насчитал только 43 корабля^{466}. Дальше ситуация только ухудшалась: в 1731 году нужды корпуса обеспечивали 38 судов, в 1732-м — 36, в 1733-м — 33; нехватка транспортных средств приводила к постоянному «недовозу» провианта, исчисляемого десятками тысяч кулей^{467}. В тревожном 1733 году, когда крымские татары прорвались в Дагестан с севера, нехватка матросов и кораблей заставляла морских командиров отряжать на работы солдат, чему категорически противились генералы^{468}.

За годы пребывания в прикаспийских провинциях Низовой корпус так и не смог обеспечить себя продовольствием за счет местных ресурсов. Весь необходимый провиант приходилось доставлять морем, что, в свою очередь, требовало значительного количества судов и ставило под угрозу снабжение армии. В том же 1733 году сводки о доставке провианта имели такое же значение, как донесения о ходе боевых действий. Генерал-кригс-комиссариат докладывал Сенату, что для «удовольствия» войск требуется 89 541 куль муки, 5594 куля крупы, 1495 кулей соли, 52 024 куля овса, и представлял данные об их завозе^{469}.

Попытка перейти на местное снабжение была предпринята в декабре 1733 года, когда Сенат повелел узнать, нельзя ли с тамошнего населения «вместо обыкновенных податей хлебом брать». Однако успеха эта инициатива не имела. В следующем феврале командующий Левашов сообщал, что хлеб для армии имеется лишь «в Шебранских и Мушкурских магалех», но «вместо подати обыватели пшеницей и пшеном сорочинским (рисом. — И. К.) давать отказались»; заставлять же их генерал не рекомендовал, ибо «забунтовать или розбежатца могут». Что же касается возможных закупок, то Левашов извещал о местных ценах на хлеб, но не знал, во что обойдется провиант из России «в подряде и с провоза» и предоставлял столичным властям прерогативу решать, как выгоднее обеспечивать продовольственное снабжение армии^{470}. В том же году «натуральные» сборы в Бакинской, Сальянской и Низовой провинциях дали немного: 31 фунт шафрана, 1 пуд 35 фунтов шелка, 1,25 фунта табака, шесть четвертей риса и 598 четвертей ячменя, который был частично отдан поселившимся армянам и пущен в продажу^{471}.

«Работы великие, партии непрестанные»

Долгорукову нельзя отказать в храбрости и энергичности — он не собирался сидеть в Реште, чтобы «персияне» не думали, «бутто мы только можем держатца по гварнизонам и за бессилием больше не можем никаких действ в Персии казать». В марте 1727 года он с отрядом из 800 драгун и солдат проделал посуху нелегкий путь из Решта на Баку, оттуда прибыл в Дербент, а в июне уже писал доношения из крепости Святого Креста.

За короткий срок генерал ознакомился с состоянием войск и успел «в совершенное нам владение надлежащие места привести». «В ефте лета зачел жить калмыцким манером», — похвалился командующий в письме Макарову 5 апреля. «Дорога зело злая и студеная была», — сообщил он о своем рейде по прибрежным и горным тропам, где проехать можно было только верхом «на вьюках», а «телегами невозможно». У моря путь преграждали устья десятков больших и малых рек. Русский путешественник спустя сто с лишним лет после Долгорукова описал горную дорогу под Астарой: «…воздух становится холоднее, вид закрывается лесами, дорога изгибается по ребрам гор и скал, народонаселение прекращается. Нельзя пожаловаться, чтоб нашему пути не доставало живописности, но это живописное соединяется по временам с некоторой опасностью: узкая тропинка только что способная для одной лошади, извивается по обрыву скалы над зияющей бездной; достаточно одного неверного шага, чтобы погибнуть горестно в этой пропасти»^{472}. В конце XIX века российские военные, совершавшие поездки с разведывательными целями по приграничным областям южного соседа, из всех путей, проходивших по прикаспийским территориям Ирана, только направление из Решта на Казвин считали более или менее пригодной «колесной дорогой», остальные же коммуникации по-прежнему представляли собой горные тропы^{473}.