Персона нон грата

— Нет, лучше я послушаю тебя, — возразил Лейла. — По-твоему, это и точно, что дядя Вести — убийца?

— Они с Петером не ладили. В воскресенье даже стычка была в «Зеленом какаду». Потом покойный как-то обидно упомянул Фельда в своем репортаже. Вчера Вести взял расчет на аэродроме…

— Я не знал, что он работает у русских.

— Да, работал. Ведь пенсию у него отобрали. Короче, на проводах Фельд, скорее всего, выпил рюмочку-другую, по дороге домой винцо ударило в голову, вот и решил свести счеты.

— Звучит правдоподобно, — согласился Лейла. — Хотя, Вици, если честно, то более всего меня убеждает побег Фельда. Если он к убийству непричастен, то почему решил скрыться?

— Совершенно верно, господин полковник. Мне тоже дико, что подполковник Фельд…

— Подполковник в отставке!

— А, извините, именно в отставке, что он решился на убийство. Но вы еще не видели свинорез, другого слова не подберу, посредством которого все свершилось. Уверяю, что орудие убийства отметет ваши последние сомнения!

Лейла плюхнулся на сиденье патрульной машины.

— На русский аэродром.

Проезжая по тенистой улице Бабочек, Конрад подумал, что переплетены не только ветви, но и корни. Там, под землей, идет жестокая борьба.

У госпиталя Марии-Магдалины Конрад увидел черную «Волгу» с военными номерами, но не стал задерживаться, чтобы узнать, кого и зачем принесла нелегкая. В маленьком городе нет секретов. Точнее, не было раньше, пока и здесь не начали заниматься политикой.

Политикой, которая убивает.

9. С партийным поручением к святой Марии Магдалине

Госпиталь носил имя Святой Марии Магдалины, иначе — Кающейся Магдалины. Возведенный на средства из церковной кружки в XVIII веке, он был окружен высокой кирпичной стеной.

Костя наклонился к окошечку в двери, забранному густой сеткой. Привратница, ушедшая за старшей по чину, не спешила, Першилин уже минут пять прохаживался по тротуару с огромным букетом. Ладно, догадался заскочить в общежитие и переоблачиться в джинсы и футболку, чтобы после случившегося не мозолить горожанам глаза военной формой.

И все же самым невероятным из того, что произошло с Костей за последние сутки, были разговор с генерал-лейтенантом Кулеминым и его поручение. Першилин и Халмирзаев мирно покуривали на стоянке машин у военного госпиталя, когда с тыла подошел Кулемин с букетом роз и вручил его Косте: «Вот вам поручение — поезжайте в госпиталь Марии Магдалины и вручите цветы пострадавшей. Поговорите, пригласите в полк. Словом, вы же молодой человек, найдете, что сказать девушке…»

Затем генерал усадил Першилина в «русский мерседес», для которого полста километров до Охотничьей Деревни не расстояние, а сам уехал с начальником гауптвахты на потрепанном комендантском «уазике».

«Волга» и сейчас стояла на противоположной стороне улицы, в тени. Костя снова постучал в дубовую дверь медным кольцом. На этот раз ставенка окошка приоткрылась. На Першилина внимательно глядели выцветшие за монастырскими стенами глаза.

— У вас находится на излечении Ева Миллер, — повторил Костя. — Я обязан ее видеть. Принести извинения. Очень надо. Помогите, пожалуйста.

Дверь чуть приоткрылась.

— Помощь наша — в имени Господа, сотворившего небо и землю.

— Все под богом ходим, — согласился Костя. — Я летчик, я знаю по себе.

Створка дубовых ворот отворилась шире. Костю объяла прохлада, которой и в полдень дышали каменные своды. На стене в привратницкой висело распятие, под ним блестел хромом телефонный коммутатор. Монахиня с выцветшими глазами, позвякивая ключами у пояса, повела Костю за собой.

«Дзинь-дзинь-дзинь» — брякали ключи, и позади остался мощенный булыжником дворик. Затем башмаки ключницы, очень похожие на те, что выдаются офицерам на вещевом складе, неспешно пересчитали стертые мраморные ступени на второй этаж лечебного корпуса. В коридоре витал запах церкви и лекарств. Через каждые пять шагов в стене были неглубокие ниши.

— Ева Миллер, — сказала ключница, останавливаясь. — Келья семь. Температура утром — тридцать шесть и семь. Механическое поражение мягких тканей глютеуса.

Последнее слово осталось для Першилина загадкой, и на душе стало муторно. Ключница постучала в дверь, и они вошли. В палате Евы, напоминающей пенал, не было места для лишних предметов, а тем более людей.

— Здравствуйте, — сказал Костя. — Я приношу глубокие извинения за то, что…

Запинаясь, он добрался до конца бесконечной фразы и произнес еще несколько, построенных по всем правилам грамматики и наизусть выдолбленных по дороге сюда.

Ева внимательно слушала, лежа на животе. Она смотрела снизу вверх, поэтому было что-то детское, трогательное, щемящее в ее лице, начисто лишенном косметики.

— Какие красивые розы, — сказала она.

Костя положил букет на тумбочку.

— Не сюда, — произнесла ключница и указала на подоконник, где стояла простенькая вазочка, уже наполненная водой.

Костя положил на табуретку рядом с кроватью коробку конфет и снова не угадал: место конфетам в тумбочке. На табуретке же, отодвинутой на приличное от постели девушки расстояние, полагалось сидеть самому Першилину.