Персона нон грата

Красный цвет — цвет тревоги, и на какое-то мгновение она пробилась в угасающее сознание Сильвестра Фельда. Красные колокола тревоги поставили его на ноги и помогли одолеть несколько шагов до окованной жестью двери подвала. Но вот беда — к двери вели ступени. Ступени оказались каждая высотой с многоэтажный дом. Кое-как Сильвестр одолел первый небоскреб, но со вторым не справился.

Любимый голос, голос Марии-Луизы, отчетливо произнес в это мгновение: «Не пей вино, вино отравлено», и Сильвестр никак не мог понять, как жена получила доступ к полицейской радиостанции.

Пальцы Фельда скользнули по холодной стали, и последняя мысль была о засове: успел ли он его задвинуть. Если нет, то…

Сильвестр сорвался с площадки небоскреба.

13. В роли «живца»

В обрешеченное окно дежурной части городского управления полиции любопытно заглядывала луна. Посмотреть и впрямь было на кого. Весь день частая гребенка усиленных патрулей прочесывала город, а сейчас дежурный оформлял «улов». За деревянным барьером, словно в вагончике, набились нищие и проститутки, вокзальные воришки и мелкие валютные жучки, крутившиеся у двух гостиниц Охотничьей Деревни. Многих из этой пестрой публики подполковник полиции Балаж знал в лицо, но появились и новые фигуры. Заметно прибавилось бездомных. Этот еще крепкий, но уже спивающийся мужчина — в недавнем прошлом шахтер, уволенный с работы, а теперь постоянный обитатель открытого в столице ночлежного дома. В Охотничью Деревню его занесло «подышать свежим воздухом».

А вот еще любители сельских пейзажей. Сидят в углу на корточках и милуются, ни на кого не обращая внимания. Добела вылинявшие портки, рваные безрукавки, сквозь нечесаные гривы, падающие на плечи, поблескивают в ушах дешевые серьги. Вся зараза, включая СПИД, от этой пакости, которой разводится все больше.

— Ребята, — позвал подполковник Балаж патрульных, только что заступивших на дежурство. — Видите эту парочку? Возьмите хлорки и швабры да постирайте их под пожарным гидрантом. Заодно узнаем, кто кавалер, а кто дама.

Балаж вернулся по коридору в большую угловую комнату, по привычке называемую всеми красным уголком. На дверях была приколота кнопкой визитная карточка полковника Лейлы. Балаж постучал:

— Разрешите?

За дверью не отозвались. Балаж вошел без разрешения. Конрад Лейла сидел за столом, на котором светилась шкалой настройки радиостанция. В его волосатой лапе почти утонул микрофон:

— Пока розыск не дал результата, господин заместитель министра. Да, делаю все возможное… Нет, спасибо. Спасибо, господин Коложвар, помощь не нужна. Подозреваемый здесь, в городе. Почему так думаю? Интуиция… дома и стены помогают… первоначальная версия отрабатывается… Не хотел бы по радио открытым текстом… Есть, понял, до связи.

Конрад Лейла отпустил тангенту микрофона, с хрустом потянулся:

— Ну что, старина Балаж, задал нам хлопот твой предшественник!

— Сильвестр всегда был беспокойным человеком.

— Почему был? Он и есть. Вот только где?

Конрад Лейла взял со стола «Кэмел», вытряхнул из пачки сигарету и закурил, искоса поглядывая на радиостанцию. Сквозь потрескивание помех прорывались голоса патрульных.

— Есть одна мысль или, скажем, мыслишка. Но потребуется помощь русских. Полковник Ржанков уехал?

— Надо спросить у моей лейтенантши. Они там вместе терзали компьютер. Что за дурацкая идея, кстати, забивать штаты женщинами? Вы ближе к начальству, господин полковник, подскажите, а? Предлагаю…

Конрад Лейла не успел узнать, что предлагает подполковник Балаж. Из внутреннего дворика, куда выходили окна красного уголка, долетели визг, крики, собачий лай. И хохот.

Лейла отдернул занавеску. У глухой бетонной стены с коробами пулеуловителей, где полицейские обычно разряжают оружие после патрулирования, сейчас стояли, крепко обнявшись, две худенькие девушки. Их жалкое тряпье валялось под ногами, а над головами, скрещиваясь, били в стену струи брандспойтов.

Подполковник Балаж распахнул окно:

— Вот оно что. Лесбиянки! Воды не жалеть на эту падаль. И вообще — не жалеть!

Плотные струи воды, алмазные в свете ручных прожекторов, сбили девушек с ног. Черная овчарка рвалась с поводка, захлебываясь от лая.

Конрад Лейла крикнул в окно: «Отставить!» — и словно новыми глазами посмотрел на лысенького, скромного, постоянно застегнутого на все пуговицы подполковника.

В комнату с пылающими щеками ворвалась лейтенант Адель Пирош и шагнула к Балажу. Ржанков, шедший следом, перехватил ее занесенную для хлесткой пощечины руку.

— Отставить! — устало повторил Конрад Лейла и энергичным жестом указал начальнику полиции на дверь. — А вы, лейтенант Пирош, заслуживаете взыскания. На службе держите эмоции при себе.

— Но ведь это экзекуция — настоящий нацизм!

— Нацизм, социализм, национал-социализм, — поморщился Конрад. — Оставим «измы» политикам. Пусть они их тасуют как угодно, служа сегодня одним богам, а завтра другим… Не ухмыляйся, Геннадий Николаевич. Если ты хочешь напомнить, что и я в один момент «перекрасился», то отвечу: единственно потому, что хочу служить своему богу.

— И этот бог?..

— Закон и порядок.