Персона нон грата

— Я помог ей нести ведро. С пищевыми отходами. Дело в том, что в соседнем доме кто-то пытался спустить по мусоропроводу старый диван. Две недели не могут вытащить. Катастрофа!

— М-да… — только и сказала Анастасия Лукьяновна. — Действительно катастрофа…

Старая мама еще не могла забыть прежнюю матримониальную эпопею своего отпрыска. Четверть века назад восемнадцати летний Вениамин страстно влюбился в такую же молодую и такую же пылкую укротительницу диких животных. Правда, зверь у нее был один — дряхлый, побитый молью медведь, который танцевал «Барыню», повелеваемый не одним поколением дрессировщиков. Артисты уходили на пенсию, а бедный Топтыгин продолжал веселить публику. С ним и ездила по стране супруга Черешникова — красивая, вздорная, с южной бурлящей кровью внутри. Несмотря на младые лета, она имела уже за спиной опыт несчастной семейной жизни и годовалую девочку на руках. Когда влюбленные расписались, Вениамин Алексеевич поселил жену в своей малогабаритной квартире. Жить вчетвером (вместе с Анастасией Лукьяновной) было бы неудобно, если бы не всегдашние, гастроли неутомимой артистки. Дома она случалась набегами. Тискала подраставшую дочь, раздавала гостинцы, сетовала на цеховые интриги. Вскоре жена ушла к известному цирковому атлету, коронным трюком которого было раскраивание лбом стандартной железобетонной панели крупноблочного дома. Все разбитые им конструкции могли бы образовать солидных размеров микрорайон. Дочку ее по-прежнему воспитывал отчим. К этому времени Вениамин Алексеевич уже разработал свою теорию одорантов, и женский вопрос для него как бы перешел в разряд малоинтересных. Ученый целиком посвятил себя опытам: с рыбами, птицами, обезьянами. Девочка ему помогала. Выйдя замуж, она уехала разводить в Уссурийской тайге соболей, росомах и других представителей куньих.

— Томный голос, — продолжал восхищаться Вениамин Алексеевич новой своей знакомой, — с этакой нежной табачной хрипотцой… Современная стрижка — называется «баранья башка»… Джинсы «Lee»… Мама, она интеллигентна! В ней бездна вкуса, хорошего тона, иронии, мудрости! Зовут Хельга. Она из Прибалтики.

— Столько информации за одно ведро! — заметила Анастасия Лукьяновна. — Обручальное кольцо носит?

— На левой руке.

Черешников отправился в соседнюю комнату, где у него была устроена лаборатория на дому. Встреченный радостным щебетом канареек, он принялся кормить бананом шимпанзе в клетке. Обезьяну звали Женюра. Она скакала, как заводная, щелкала языком, складывала губы воронкой. Вениамин Алексеевич гладил ее по плюшевой голове, медленно доставал из портфеля бананы, просовывал за решетку, а сам видел перед собой лицо Хельги — ее зеленые, болотного цвета глаза, рыжие волосы, взбитые современной завивкой, красные десны, которые обнажались, когда она хохотала. «Славная, — думал биохимик. — Добрая. И совсем не юная: лет, наверное, тридцать пять. Как утверждает народная мудрость, лучше есть пожилую курицу в одиночестве, нежели молодую — в большой компании…»

Он скормил Женюре последний банан, посвистел вместе с канарейками, задал им пшена и вернулся в прихожую — снимать плащ. В дверь позвонили. Вениамин Алексеевич отпер замок. На пороге стоял довольно плотный мужчина — в импортной куртке-пальто, руки засунуты в карманы, на голове — тирольская шляпа. У него было симпатичное розовое лицо, какое обычно изображают у Дедов Морозов на поздравительных открытках.

— Чем обязан? — спросил хозяин квартиры, несколько отстраненно разглядывая пришедшего.

— Здрасьте, Вениамин Алексеич! — Визитер улыбнулся и пока зал широкие, лопатообразные зубы, которые плохо прилегали друг к другу. — Рад познакомиться. Андрей Палыч Зинченко. — Он протянул крупную ладонь. — Я войду с вашего позволения?

— Проходите, пожалуйста…

Когда дверь захлопнулась, мужчина достал из бокового кармана красную книжечку с золотым гербом в центре. Его глаза стали строгими.

— Две комнаты, одна — окнами на улицу, другая — во двор, — произвел рекогносцировку вошедший. — Черный ход, понятно, отсутствует. В случае чего придется лезть по карнизу.

— В случае чего? — не понял Вениамин Алексеевич.

— Пока об этом не будем. Вы живете с матерью, Черешниковой Анастасией Лукьяновной, семидесяти семи лет, бывшей учительницей, ныне пенсионеркой?

— Да, все точно. Вам ее показать?

— Нет, пока не нужно. В доме еще кто-то есть?

— Кроме животных — никого.

— Их пока оставим. Телефон ваш позволите? — Андрей Павлович постучал по корпусу аппарата, дунул в трубку, набрал чей-то номер. — Алло, сорок третий? Говорит второй. Проверь шестьдесят шестого. Как там, порядок? Ладушки, ладушки. В случае чего, держи связь. — Зинченко положил трубку на рычаг. — Мы могли бы поговорить с вами откровенно? С глазу на глаз?

— Какие могут быть опасения? Снимайте пальто, товарищ полковник. Пройдемте в лабораторию.

Канарейки примолкли, увидев гостя, а шимпанзе выпростала из клетки загребущую мохнатую лапу и стала скакать, прося подношение.