Персональный детектив

Тридэ Техников Департамента Архивации, естественно, умерли. Они до самого конца бродили вокруг того места, где «домик» был, всё переживали, всё надеялись, что потом их восстановят, если в этот раз они никого не дождутся и бесславно уйдут. А их даже и восстановить не удалось – на приборчик тот, ну, тот, в кустах брошенный, тот самый «Черный короб», что из них тридэ делал, кто-то проходящий наступил ногой и все данные о них безвозвратно разрушил. Приборчик, конечно, нашли, когда с Инцидентом было покончено и про Техников вспомнили, но на него кто-то ногой наступил, теперь уже и не установить кто. Да и какая разница?

Они всё спорили, зеленоволосый ждал, что кто-нибудь обязательно к ним придет, а безволосый, тот трезвей на вещи смотрел. Хотя тоже надеялся, просто не говорил этого, чтоб не сглазить.

Они довольно быстро закончились, дней через десять после событий в Фонарном переулке, – хлоп-хлоп, и всё, только что были, и больше никого нет.

А кузены после того случая стали с неожиданной скоростью «возвращаться» – но все они помнили, что с ними было, помнили и не жалели. Камрады же «возвратились» тут же, в один миг, почти все как по приказу, но тут тонкость: кое-кто ведь мог и соврать, что «вернулся», потому что камрадов-то ненавидели в городе, а тех, кто «вернулся», жалели, потому что они же в терроре не виноваты.

Вообще, должен вам сказать, с этими камрадами ерунда какая-то получается. На первый взгляд их существование во время Инцидента П‐100 отличалось полной психологической недостоверностью, по теории их просто не могло быть, но они почему-то были, и, заметьте, были как производное от Доницетти Уолхова, нашего с вами Дона. Любой такой человек-уничтожитель действует исключительно потому, что верит в свою безнаказанность, вечную безнаказанность, не только сейчас, но и потом.

Если мы станем рассматривать историю человечества, такие уничтожители были всегда, при всех насильственных режимах, но каждый раз они – может, по глупости, может, еще по чему-нибудь – считали, что они такими будут всегда и никто их не остановит. Они ошибались, но они не знали, что ошибаются. Были еще такие, и, может быть, даже в большинстве были – хотя я в это не верю, – кто становились уничтожителями из искренних побуждений, да, возможно. Но Париж‐100, господа! Откуда там мог быть расчет на долгие времена? Какие там могли быть искренние, пусть даже и ошибочные, но искренние убеждения?! Не смешите меня, мне и так грустно. Ничего такого там в принципе не могло быть, но они были – вот скажите мне, что откуда взялось?

То есть, иными словами, камрады кто «вернулся», а кто попрятался, «вернувшимся» притворившись, а кузены… как вам сказать… тоже начали «возвращаться» и тоже скопом, потому что героизм, противостояние сильному – штука очень невыгодная для благоприятного препровождения жизни. То есть тоже, струсив, ушли. Ни тех ни других осудить я не в состоянии – первых не понимаю и потому просто помалкиваю, а вторых понимаю очень даже хорошо, мне не за что их судить, но, знаете, как-то не очень здорово на душе, когда думаешь о тех, кто захотел простой жизни вместо жизни героя – дико извиняюсь за высокий стиль слов, но, думаю, вы поняли сказанное.

И знаете, кто не ушел из кузенов? Тот, кто им никогда и не был, – Алегзандер. Витанова, тот немного побуйствовал и «вернулся». Верный Кронн Скептик – следом за ним. Эта странная парочка так и осталась странной, несмотря на вполне традиционную сексуальную ориентацию, обоих тянуло друг к другу и до, и после их «возвращения». В поведении Витановы хотя бы можно заметить сильную тягу обязательно с кем-то сотрудничать – Скептик появился рядом с ним после смерти Теодора Глясса, и с тех пор Витанова не отпускал его далеко. Сам же Скептик, человек сугубо одинокий и только в одиночестве находящий счастье, почему-то тоже прикипел к Витанове и так же оставался рядом с ним после своего «возвращения», как и до.

Алегзандер же не «вернулся», он прежним остался, где-то там жил, в каком-то доме пустом, и почти каждый день навещал Зиновия Хамма – друзьями стали с Зиновием, очень полюбили помолчать вместе.

Немножко их молчанию мешал Кублах, потому что Зиновий пригрел его, привел к себе домой, прямо с Фонарного, куда он все-таки не выдержал и пришел. Кублах там ходил кругами и подвывал, Зиновий повел его, усадил напротив, начал с ним говорить, хотя Кублах тогда был почти невменяем. Вменился потом, стал выслушивать славословные речи насчет того, как он спас население целой планеты, уничтожив Инсталлятор, но тих был, все прислушивался к чему-то.

Даже Зиновий Хамм не понял его, потому что Кублах часто любил выпячиваться при нем, а Зиновий этого не любил. «Живешь – и живи, и жди, когда тебе принесут спасение, мне-то что», – так думал Зиновий Хамм.

Тих был Кублах и часто уходил вон. Никому не говорил он, что устройство, имплантированное ему в мозг, сыграло с ним очень нехорошую шутку, да, кроме Зиновия и его гостей, очень немногочисленных, некому было говорить – все это были «хорошие» люди, но чужие для Кублаха, он предпочитал сам с собой.