Перстень Григория Распутина

Возможно, дед был прав. А потому каждую субботу мать с Валентином ездили в гости к деду. Прибраться, постирать, приготовить. Конечно, матери, которая и без того уставала на работе, эти трудовые десанты давались нелегко, но дед был упрям, и деваться ей было некуда. Валентин и так старался взять на себя часть нагрузки, беготню по магазинам и уборку. Дед жил в коммунальной квартире, и по договоренности с соседями его очередь уборки всегда приходилась на субботу. Так что, приехав к деду, Валентин без долгих разговоров вооружился тряпкой, ведром и отправился драить просторы МОП.

– Здравствуй, Валечка, – обходя его по краешку коридора, поздоровалась соседка. – Ох и повезло старому с внуком, моего и за булкой не пошлешь, и в аптеку сходить не допросишься!

– Здорово, Валентин, выходной? – протопал в туалет Жека, другой сосед деда.

К двум часам с уборкой было покончено, а мать умудрилась приготовить обед на неделю и накрыть на стол.

– Белье прокипятила. Полоскать потом буду, сейчас сил уже нет, – усаживаясь за стол и берясь за поварешку, проговорила Елена Петровна. – Георгий Христофорович, сколько вам?

– Дурацкий вопрос. Как всем. Или супу жалко? – проворчал дед, поддергивая рукава тельняшки.

В войну отец Вали служил на Балтийском флоте, погиб в сорок четвертом, не дожив всего год до победы. А прадед и мать оставались в блокадном городе, вдвоем пережили страшную блокадную зиму сорок первого, а в сорок третьем на побывку приехал отец, привез в подарок деду тельняшку, матери шкатулку, очевидно, трофейную, и рюкзак консервов. Он пробыл в отпуске всего три дня. А спустя девять месяцев родился Валентин, а еще через три месяца погиб отец. Так что отца Валя никогда не знал. Родители матери погибли еще в начале войны при бомбежке. Родители отца сгинули в сталинских лагерях, вот и получилось, что в живых из их семьи остались только дед, мама и Валентин.

Да и Валька-то чудом выжил в полуголодные военные годы. Молока у матери не было, всякого детского питания тоже, молочные кухни были, но этого питания годовалому ребенку явно не хватало. А тут Валя еще и заболел. Мать убивалась над сыном, не зная, что делать. Тогда дед оделся и пропал куда-то на сутки, Елена Петровна уж и надеяться перестала увидеть деда живым. Но он появился спустя сутки – с лекарствами, хлебом и мандаринами. Сказал, что устроился на работу к какому-то начальнику в Смольный. Как это ему удалось и что за начальник, дед говорить отказался, но мать однажды слышала, как дед, стоя возле кроватки спящего Вали, бормотал:

– Спи внучек, живи. Кабы не ты, ни в жизнь бы к этой сволочи не пошел, лучше бы помер! А ты живи! Ты у нас последний из рода.

Так и выжили. А тельняшки дед, наверное, полюбил в память о Валином отце, и хотя сам он всю жизнь был человеком сугубо сухопутным, после войны, уже в пятидесятых, раздобыл где-то лодку, на которой они с Валентином рыбачили в заливе.

– Ну что, Валька, как дела, что на работе нового? – сурово поинтересовался дед, берясь за ложку.

– Дело сейчас одно интересное распутываем, с хвостом!

– Это еще что за новости? Хвосты какие-то?

– А то, что оказалось убийство это не простое, и полковник наш Чубов, помнишь, я тебе о нем говорил?

– Ну, помню, что я, склеротик какой? – тут же встрепенулся дед.

– Да что вы, Георгий Христофорович, а я вот, например, тоже то одно, то другое забуду, – проговорила Елена Петровна, желая задобрить вздорного старика.

– У тебя память девичья, чего с тебя взять, – отмахнулся дед. – Ну, так что с тем полковником?

– Полковник узнал в этом убийстве след старого дела. Тот же способ убийства, обстоятельства, а самое главное, с убитого был снят перстень, который принадлежал самому Григорию Распутину!

– Ну?

– Вот. А полковник вспомнил, что точно такое же преступление они в тридцать шестом распутывали, и горло тогда убитому перерезали, и этот самый перстень с него сняли! А убийство у вас тут, на Четвертой Красноармейской было!

– Как, говоришь, убитого звали? Того, из тридцать шестого?

– Убитого? Сейчас… доктор…

– Платонов?

– Точно. А ты откуда, дед, знаешь? Ты его знал, да?

– Знал. Хороший был человек. Когда сына моего с невесткой, деда твоего, взяли, он нам с Семеном помог очень.

– Да что ты?

– Тогда, в тридцать шестом, убийцу поймали, может, это он же? – предположил дед.

– В том-то и дело, оказалось, посадили не того человека, – смущенно пояснил Валентин, который ошибку, совершенную много лет назад коллегами, воспринимал как общий их промах. Промах сотрудников УУРа.

– Вот, значит, как? – с горечью проговорил дед. – Что ж, не новость, невинного человека засадить. Ну а как узнали-то, что ошиблись?

– Так вот этот наш убитый, ну, которого сейчас убили, и оказался убийцей доктора Платонова. Он тогда еще совсем мальчишкой был. Лет шестнадцати, кажется. Дружил с сыном этого доктора, представляешь?

– Отец твой, Семен, тоже Родьку Платонова знал.

– Да что ты! Может, он тогда и Балабайченко знал? Бориса Балабайченко?

– Может, и знал, – вздохнул дед. – Ты вот что, ты к вдове доктора сходи, жива она еще, встречаю я ее иногда на улице, раскланиваемся.