Перстень Царя Соломона

Ну куда ты, куда ты тащишь человека?!» и хватался за жер­тву, пытаясь оттащить ее назад. Когда клиент был обчи­щен, спереди его еще не отпускали, давая напарнику время уйти с добычей. Лишь спустя время, со словами: «Ну и как хочешь. Сам же пожалеешь», его наконец вы­свобождали из объятий.

Работали ловко, и в первый свой визит меня бы навер­няка обобрали, но в моем широком поясе не имелось ни единой полушки — не зря же я шил одежду с зепами, то есть карманами, а борсетку, признаться, никогда не носил даже в двадцать первом веке, — так что отделался, образно говоря, легким испугом и слегка подпорченным — остал­ся узкий разрез — поясом.

Ицхак и впрямь изрядно сэкономил мои деньги. Сам бы я, даже торгуясь всерьез, навряд ли смог купить столь­ко нарядных тканей, кружев, золотых и серебряных ни­тей, дорогих пуговиц и жемчугов, а также всего прочего за полторы сотни рублей. При этом внешняя красота приоб­ретенного дополнялась на редкость хорошим качеством, а это тоже чего-то стоит. Нет, линяющих во время первой же стирки китайских джинсов на гигантской барахолке не имелось, но поверьте, что никуда не годной дряни хватало и в те времена.

А вот за томик Псалтыря, предмет давних тайных меч­таний моего Андрюхи, который я решил ему подарить — возле меня все должны быть счастливы,— даже Ицхак не торговался. Сообщив мне с сокрушенным вздохом, что как это ни глупо, но спорить о цене на такой товар здесь не принято, он аккуратно выложил требуемое на краешек де­ревянного стола, даже не передав их в руки благообразно­го вида монаху. Тот, кстати, и не взглянул на деньги, во все глаза уставившись на редкостного покупателя. Думается, какой-нибудь раввин тоже обомлел бы, если бы рыцарь в плаще крестоносца приобрел у него Талмуд.

— А что купить невесте? — поинтересовался я у Ицха­ка, важно шествующего по Пожару с видом победителя.

—      Если бы ты шел свататься, то я таки знал бы, что тебе посоветовать,— заявил он сердито,— Но ты идешь всего лишь знакомиться.

— Я уже знаком. И вот...— Я показал перстень, красо­вавшийся на моем пальце.— Надо бы подарить ей не хуже.

— Ты помнишь наш первый разговор о том, что ты но­сишь на пальце? — спросил он.

Слова «перстень» и «кольцо» он почему-то так и не употреблял, возможно считая их слишком банальными или низменными для такой ценной вещи.

Я помнил и молча кивнул в ответ.

—  Нет, ты плохо помнишь наш первый разговор,— убежденно заметил он, после того как внимательно по­смотрел на меня,— Но я напомню еще раз свои слова, ко­торые произнес тогда и от которых не стану отказываться и сейчас. Если ты хочешь заполучить от меня тысячу, две, три...— Ицхак поднатужился, но сумел героически одо­леть привычную скупость и выдохнул продолжение: — Или даже десять тысяч рублей, ты только скажи, что готов подарить мне его в ответ, и все.

— Лал это. Камень любви. Дареное не дарят,— в свою очередь напомнил я.

— А как иначе ты найдешь десять тысяч рублей, чтобы купить то, что все равно будет лишь его легким подобием по своей стоимости? — сухо поинтересовался он.

— А подешевле никак? — полюбопытствовал я.

—  Стыдись! — возмутился он.— Прекраснее этой де­вушки, судя по твоим словам, нет на всей земле, хотя это и спорное мнение, но пускай... так вот, эта прекрасная де­вушка награждает тебя подарком, о котором можно толь­ко мечтать, а ты жалеешь для нее каких-то жалких десять тысяч рублей.

—  Но тогда я должен буду продать ее же перстень! — возмутился я.— И какой смысл лишаться одного, чтобы купить другое?

— Лишиться самого дорогого, что у тебя есть, бросив все к ногам возлюбленной, это было бы так прекрасно...— закатил он глаза и деловито добавил: — А ты говоришь — смысл. О каком смысле можно вести речь, если сама лю­бовь — величайшая в мире бессмыслица?! Вэй, да что с то­бой говорить! — И, досадливо поморщившись, бросил: — Лучше купи ей куклу.

— Какую куклу? — опешив, спросил я.

—  Подешевле,—сердито отрезал он и, отвернувшись, устремился вперед.

Я не нашел, что сказать, и заторопился следом, но до­гнать купца в этой невообразимой толчее мне не уда­лось — приходилось все время оглядываться и то и дело поджидать Андрюху, который от творящегося вокруг окончательно растерялся.

А попробуй-ка не растеряться, когда особо бойкие за­зывалы орут чуть ли не в самое ухо, обещая одежды — уж простите за кощунство, но передаю почти дословно — краше, чем у господа бога, а сапоги наряднее, чем носил Исус Христос и его апостолы. И ведь не врали, стервецы, особенно насчет сапог. Конечно, краше, если учесть, что такую обувь он вообще не использовал.

Портной Опара меня расстроил, назвав окончательные сроки пошива. Обещание дополнительной оплаты за срочность его вдохновило, но новые сроки, что он назвал, мне тоже не подходили. Узнав, к какому числу надо, ста­рый сутулый мастеровой лишь хмыкнул и небрежно кив­нул в сторону красных кирпичных стен Китай-города, за­крывавших обзор на Москву-реку: