Перстень Царя Соломона

— В Зарядье опробуй. Там сыщутся ловкачи, что и к завтрему пошьют, токмо кто потом носить станет? Опосля все одно — сызнова ко мне придешь, потому как я не про­сто художеством швец', но и до всех игольных хитростей гож.

Я нерешительно переглянулся с Ицхаком, но тот кив­нул с таким решительным видом, что мне не оставалось ничего иного, как покориться неизбежности и отдать все купленные ткани швецу Опаре, утешая себя мыслью, что первая встреча и впрямь почти знакомство, зато потом, когда дело дойдет до настоящего сватовства, то...

Иван Михайлович хоть и выглядел в последние дни мрачнее тучи, но свое слово сдержал, и в воскресенье, ко­торое неделя, мы направились с ним на подворье князя Андрея Михайловича Долгорукого, внука второго сына Владимира Ивановича, Федора Большого. Эти подробно­сти ветвистого генеалогического древа князей Долгору­ких мне сообщил Висковатый еще по пути.

Он же проинструктировал меня о правилах поведения, которые полагается соблюдать. Мол, кое-что, как инозем­цу, мне простить могут, но некоторые вещи я, как право­славный человек, обязан соблюсти, иначе разговора мо­жет и не получиться.

Я не хотел «иначе», а потому старательно слушал и за­поминал, что в первую очередь, зайдя в дом, должен снять шапку, после чего...— как бы вы думали? — нет, не поздо­роваться с хозяином, а сразу, еще с порога бесцеремонно двинуться к правому, дальнему от входа «красному углу», где расположены иконы, не менее трех раз перекреститься перед ними, поклониться, а уж потом как ни в чем не бы­вало начинать знакомство, в церемонии которого тоже есть свои изюминки...

Я слушал и мотал на ус. Растительность на моем лице, честно говоря, давала не очень частые всходы, да и усы от­растали медленно, но наматывал я на него старательно, обратившись в одно большое ухо и опасаясь, как бы чего не забыть, оконфузившись самым позорным образом.

Как выяснилось чуть погодя — ничего этого мне не по­надобилось. Невысокий, особенно по сравнению с хоро­мами самого Ивана Михайловича, терем князей Долгору­ких оказался пуст. То есть не совсем пуст — дворня была, но вышедший к нам холоп бойко отрапортовал, что князь занемог, а потому принять не может, ибо только что впер­вые за два дня уснул, но болезнь так тяжела, что опасаются самого худшего.

На все последующие расспросы Висковатого — что там у него, сип в кадык, типун на язык али чирей во весь бок,— холоп отвечал уже не так четко, не сказав ничего вразуми­тельного ни о самой болезни, ни о ее симптомах, терялся, путался в словах, то и дело начиная креститься, к месту и не к месту многозначительно повторяя одну лишь фразу:

— Плох князь-батюшка, совсем плох.

— Что ж, и матушка-княгиня подле него? — нетерпе­ливо спросил Висковатый со странной усмешкой на лице.

— Неотлучно,— торопливо подтвердил холоп.

— Тогда... не будем беспокоить попусту,— угрюмо про­изнес дьяк, и мы... отправились восвояси, даже не зайдя в дом.

Вот так, даже не начавшись, закончилось мое долго­жданное свидание. И главное, что ничего нельзя изменить или как-то исправить. Не тот случай.

Если бы мне в тот момент безнадежного уныния кто-то сказал, уподобившись Христу, что не успеет пропеть пе­тух, как я буду радоваться несостоявшейся встрече, я бы, невзирая на всю покладистость, залепил ему в морду. Че­стное слово. А пусть не издевается.

Меж тем так оно и произошло.

—  Плохой из меня сват,— все так же криво усмехаясь, заметил на обратном пути Висковатый.— Седмицей назад бы заехать, так он бы с хлебом-солью выскочил, а теперь, вишь ты, занемог,— протянул он презрительно,— Ми­лости просим мимо ворот щей хлебать. Мимо нашего двора дорога столбова. Пришел не зван, поди ж не гнан! — И добавил: — Чует, друг ситный, решетом не прогрохан.

Я промолчал. Непонятного было много, и особенно интересно, что именно «чует» хозяин дома. В другое время я не преминул бы обо всем спросить, но сорвавшееся сви­дание так меня обескуражило, что говорить ни о чем не хотелось.

Дьяк время от времени искоса поглядывал на меня и, наконец не выдержав, посоветовал:

— Да плюнь ты на эту девку. Была бы стать, дородство, а так даже диву даюсь — и что ты там нашел? Я вот ныне посмотрел еще раз — да ничегошеньки в ней нет. Конеч­но, может, с годами она и войдет в полную бабью силу, но и тут бабка надвое нагадала — если в княгиню Агафью уродилась, то так и останется лядагцей. А веснушки эти на лике и вовсе зрить соромно. К чему тебе конопатая женка?

Я недоумевающе уставился на него. Какие веснушки? У моей Маши веснушки? Да у нее личико чистенькое, как капля росы поутру! И потом, когда это он ее успел увидеть, если мы приехали вместе и со двора ни ногой? Разве что в окошке, но через него дьяк навряд ли смог бы разглядеть худобу, конопушки на лице и прочее. А Висковатый не унимался, продолжая хаять мою ненаглядную:

—  Ежели хошь знать, так она из тех пяти хужее всех на лик. Одежа, пускай, побогаче, и летник лазоревый ей личит, но коль прочих принарядить, так они краше ее будут, даром что девки дворовые.