Перстень Царя Соломона

Конечно, здешним бармалеям наплевать, но вдруг кто-то из них на мою беду слишком щепетильно относит­ся к православным обрядам и подметит, что я перекрес­тился неправильно. И еще хорошо, если он не заподозрит во мне поганого латинянина, которых, как известно, гра­бить вообще не грех, а вроде бы как даже дело чести, муже­ства и доблести. Нет уж, не будем будить лихо, пока оно тихо.

Взгляды у народа мгновенно подобрели. Или мне это показалось? Да нет, по меньшей мере двое — тот, кто спрашивал, и стоящий рядом с ним парень постарше, с се­рьгой в ухе — явно успокоились.

—  Не иначе как глядючи на мою одежду так подума­ли,— с улыбкой добавил я, решив расставить все точки над «i».— Сам я, правда, давненько их не видал, но непре­менно услыхал бы, что царь велел им поменять свое пла­тье. А раз нет, стало быть, они так и ходят в прежних оде­жах.

Ага, подействовало. Совсем народ расслабился. А вот мне радоваться еще рано.

Первым, все так же время от времени кидая суровые косые взгляды по сторонам, ко мне шагнул самый борода­тый. Он и в плечах был пошире всех прочих, да и ростом повыше — точно мне по подбородок.

«Ну явный главарь, не иначе,— мелькнула мысль.— Значит, будем начинать налаживание контактов именно с тебя, бармалей бармалеич».

— Беда в том, что я за долгий путь изголодался, а к тра­пезе приступить не могу,— пожаловался я ему, одновре­менно поясняя причину своей радости.

— Что ж так? Али сума пуста? — И бородач по-хозяйски потянулся к моему вещмешку.

Вообще-то с его стороны это была неприкрытая на­глость, за которую положено давать в морду для охлажде­ния излишнего пыла. Судя по тому, как вторая его рука тут же украдкой скользнула к рукояти сабли, он именно этого и опасался. Или, наоборот, специально провоцировал на ответные действия. А может, проверял. Стерплю, ут­русь — молено не церемониться. Полезу в бутылку — еще проще: сабелькой неосторожного путника хрясь и все.

Вот ведь какая незадача — и по роже бородатой дать не­льзя, и с рук спускать не годится. Срочно нужен третий ва­риант, а где его взять? Оставалось только одно — срабо­тать по системе айкидо. Это когда враг тебя бьет, а ты, ши­роко улыбаясь, не только ему не препятствуешь, но еще и помогаешь ударить, чтобы тот влепил от всей души. Вот только при этом чуточку уклоняешься в сторону — пусть это «от всей души» придется в стоящую за тобой стенку.

— Да нешто сам не чуешь по тяжести, что есть у меня чем потрапезничать,— попрекнул я его и тут же обод­рил: — Да ты не робей, паря, не робей. Встряхни как сле­дует и сразу услышишь, что помимо тяжести там еще и бу­лькает.

Озадаченный бородач убрал руку от сабли, ухватив­шись за мой мешок сразу двумя заскорузлыми пятернями, и принялся старательно трясти и прислушиваться.

«Ага,— думаю,— По-моему выходит. Сработала систе­ма». И уже построже спросил:

—  Ну что, слышишь бульканье?

—  Не-е,— промычал тот.

Остальные, забыв про осторожность, тоже навострили уши, но при этом ответе только разочарованно вздохнули.

—  Не беда,— Я дружелюбно хлопнул по плечу главного бармалея,— Оно даже и к лучшему, потому как ежели бу­лькает, то, стало быть, посудинку наполовину кто-то успел опорожнить, а ежели помалкивает, то она полным-полнехонька. Только что ж ты мешок мой в руках держишь? Его ведь сколько ни держи, в животе от этого не прибавится. Ты залезай в него да извлекай.

Озадаченный бармалей тупо посмотрел на меня и... по­корно полез в вещмешок, но... уже не по своему хотению, а по моему велению. Послушным дяденька оказался. Это хорошо. А я закрепляю успех и шлю новые войска на за­хваченный плацдарм:

— Только вот тряпицы у меня чистой нет. Негоже еду на грязную траву вываливать. Может, сыщется у кого-ни­будь по случаю? — И по оставшимся бармалейчикам взглядом бегу.

Смотрю, полез один, самый корявый и чумазый, за па­зуху. Молодца. Та-ак, теперь можно дать команду посерь­езнее, тем более главарь уже достал из вещмешка каравай хлеба и вертит в руках, дожидаясь, пока тот, второй, раз­ложит на земле тряпочку.

—  Ну а теперь мне еще нож нужен,— произношу задум­чиво,— Но только чтоб острый был — тупых я терпеть не могу.

Но тут осечка — у двоих руки поначалу метнулись к по­ясу, но так и замерли, а остроносый, что стоял позади главного бармалея, и вовсе не шелохнулся. Осторожнича­ют, паршивцы. Я, будто не заметив заминки, по-хозяйски пренебрежительно махнул одному из парочки, темно-русому, с серебряной серьгой в ухе (панк, что ли?):

— Твой, я думаю, не годится, так что ты за него даже не берись. Отсель зрю — туповат он. Острие-то в самый раз, но хлеб ведь не пырять надо, его ж резать требуется.

— Да где ж туповат?! — возмутился тот. От обиды у него даже серьга в ухе затряслась.— Тока вчерась точил. Ты на него лучше с близи погляди, допрежь того, как хулу класть.— И мне протягивает.

Правда, острием, ну да мы люди не гордые, и так возь­мем.