Перстень Царя Соломона

Это, кстати, далеко не первый случай, когда он вот так вот совался ко мне со своими разговорами. Не знаю, он то ли чувствовал передо мной вину — все-таки сдал меня властям, да и теперь вот стал тюремщиком, то ли просто нуждался в собеседнике, поскольку людей из числа своей национальности имел всего одного — пожилого и вечно озабоченного Абрашку, в голове которого, как я успел за­метить, вертелись только цифры и возможная прибыль.

Ицхака же помимо доходов — не иначе как давала себя знать пытливая натура, отягощенная обучением в Неапо­литанском университете,— тянуло еще и на философию. С моим металлургическим его университеты, конечно, не сравнить, но поговорить с человеком можно, особенно когда нечего делать.

А может быть, я себе просто безбожно льщу, и на самом деле основная, и как знать, не исключено, что единствен­ная причина повышенного внимания таилась вовсе не в жутчайшем обаянии моей персоны, а в том, что красова­лось на моем пальце? Во всяком случае, когда Ицхак впер­вые увидел перстень на моей руке, он так и впился в него глазами. Если бы они могли есть, то плакало бы мое укра­шение. Он и жевать бы его не стал — так и проглотил бы за один присест. Да и потом, когда немного успокоился и пе­рестал откровенно пялиться, нет-нет да и скашивал на него горящие от вожделения глаза.

Но от вопросов относительно перстня, он, как ни странно, воздерживался. Единственное, что спросил, так это откуда у меня такая драгоценность. Я ответил, не вда­ваясь в подробности, что это подарок моей нареченной, которую хочу разыскать и жениться на ней. Ицхак кивнул и больше к этой теме не возвращался. Как отрезало. И ведь чувствовал я, что разбирает его любопытство, да еще какое, но купец держался стойко, не поддаваясь соблазну.

Приметил я и еще одно. Именно после того, как он увидел перстень на моей руке, появляться подле меня ку­пец стал гораздо чаще. Часа не проходило, чтобы он не по­дошел с каким-нибудь невинным пустячным предложе­нием или вопросом. Я тоже не возражал против этого на­лаживания контактов, поэтому уже во второй вечер, когда он в очередной раз что-то у меня спросил, сумел изрядно заинтересовать почтенного купца, и наша с ним беседа продлилась чуть ли не два часа. А чего еще делать на воде? Способствовал сближению и возраст — нам с ним, скорее всего, было либо одинаковое количество лет, либо плюс-минус год, от силы два.

Болтали о разном. Власть на Руси и уж тем паче крити­ка ее действий — темы табу, ну а все остальное — сколько угодно. Ицхак при этом все время старался прощупать меня, а под конец, видать, отчаявшись, ну и осмелев тоже, выдал чуть ли не прямым текстом: мол, удивительно ему, как это я вышел живым из Разбойной избы, да еще на сво­их двоих, то есть невредимым. Я недолго думая тут же от­ветил:

— Не только мне одному повезло. Сдается, что мы оба отделались легким испугом.

— Я видоком был,— не отступал купец,— Конечно, им тоже иной раз достается, но все полегче, чем тем, кого по­дозревают в лихих делах.

— А я,— говорю,— не только видок, но и пострадав­ший. Потому меня и разыскивали, чтоб про злодейства та­тей поведал.

Подозрения купца вроде бы рассеялись, но не все. На другой вечер Ицхак в ходе нашей беседы, рассказывая о распоряжении подьячего относительно меня, как бы ми­моходом выдал:

— Voule vederli subito(Приказал доставить немедленно) .— И уставился на меня в ожида­нии ответа.

Скорее всего, загадочная фраза была на итальянском, но что именно — пойди пойми. Пришлось неопределенно пожать плечами и напустить на лицо эдакую многозначи­тельность.

— Нуда, — после недолгого колебания невозмутимо за­явил я,— Он такой.

Попал или нет — не знаю, но вижу, купец не унимается. Рассказывая о себе, он упомянул, что в настоящий момент попал в situazione senza soluzione. Знакомое, хоть и поряд­ком искаженное слово «ситуация» чуточку помогло, и я глубокомысленно заметил:

— Ситуации бывают разные, но, как правило, они все­гда далеко не такие тяжелые, какими мы их представляем.

Но на третьей фразе, когда Ицхак заметил, грустно улыбаясь: «Zwei Seelen wohnen, ach, in meiner Brust...», я не выдержал, решив «расколоться» и пояснить:

— Хотя меня вывезли из Рима в двухлетнем возрасте, но все равно чувствую, почтенный Ицхак бен Иосиф, что ты говоришь на языке моей родины. Жаль только, что я ничего этого не понимаю,— И выдал на-гора кусочек на­шей с Валеркой домашней заготовки.

Мол, об известной вражде двух кланов — Монтекки и Капулетти — в свое время в Риме слагали легенды, а один английский сочинитель и вовсе поклялся о ней написать. Вот меня и решили вывезти от греха подальше, чтоб я уце­лел, а пока плыли по морю в Испанию, где жил наш родич, налетела буря, порвала паруса и сломала мачты, из-за чего корабль после несколько недель беспомощно скитался по безбрежным океанским просторам.