Перстень Царя Соломона

В результате остатки команды в числе всего пяти чело­век, а также я вместе с мамой-русинкой оказались выбро­шенными на далекие берега Нового Света, попав к индей­цам племени могикан, и добраться до более цивилизован­ных мест с крошкой сыном у нее не было ни малейшей возможности. К тому же и особой необходимости к этому не было — вождь племени Чингачгук Большой Змей от­несся к моей матери очень ласково. Вот так и прошло мое босоногое детство и отрочество. Впрочем, жалеть не о чем — жилось мне привольно, так что я доволен. А места там и впрямь красивые, одно только озеро Онтарио чего стоит. И начинаю повествовать о диковинной природе тех мест, о зверях, которых я там повидал, и прочее. Задача одна — чтобы купец устал слушать и сам перевел разговор на другую тему. Вроде управился.

А на четвертый вечер, после того как я вскользь позво­лил себе пару высказываний относительно христианской религии, причем далеко не положительных, типа того, что настоящий бог один, а все остальное, включая некую зага­дочную троицу, на мой взгляд, чушь свинячья, в которой даже видные богословы не могут толком разобраться, он совсем размяк. Дальше наши беседы были гораздо откро­веннее. На темы из числа табу мы по-прежнему не говори­ли, но скорее не из-за недоверия друг к другу, а из-за опа­сения, что кто-то подслушает.

За день до того, как я вспомнил о грядущих летних со­бытиях в Москве, я — как чувствовал — осторожно пере­вел разговор на мистику, после чего пожаловался, что иногда вижу то, что может произойти, и оно впоследствии действительно происходит. В качестве доказательства я перечислил несколько событий из тех, что уже случились, заявив, будто видел их во сне. Заодно упомянул и о кабба­ле — мол, доводилось кое-что слыхать об этом загадочном учении соплеменников Ицхака, где как раз говорилось о чем-то похожем.

Купец отнесся к этому весьма серьезно. Первым делом он подскочил к двери своей крохотной каютки, где мы си­дели, и поправил мезузу — кусок пергамента со стихами из Второзакония, который был подвешен в круглом деревян­ном футлярчике на дверном косяке. Затем он таинствен­ным шепотом принялся рассказывать мне о каббале, по­том о каком-то июните, после чего перешел к повествова­нию о загадочных книгах «Сефер исцира» и «Зогаре», которые мне надо прочитать и осмыслить, ибо в них, особенно в последней, изложены способы, дающие воз­можность глубже вникнуть в библейские истины, лучше постичь сокровенное и точно предсказывать это самое бу­дущее.

Вообще-то в моей жизни это был второй разговор о каббале. Причем первый состоялся не так давно — все­го-то несколько недель назад в квартире того самого чуда­коватого ювелира, который проверял мой перстень на подлинность, из-за чего я и подзадержался со своим отъ­ездом сюда...

В небольшой комнатушке старого консультанта, тру­дившегося на дому в своей квартирке возле Столешнико- ва переулка, было уютно и тихо. Хозяин был под стать жи­лищу — этакий благообразный старичок по имени Соло­мон. Правда, отчество он имел самое что ни на есть хрис­тианское — Алексеевич.

Виноват в экзотическом имени ювелира был его папа, который в свое время преподавал в МГУ, страстно увле­кался античным Востоком и всю жизнь, подобно Шлима- ну с его Троей, мечтал найти хоть какие-то материаль­ные следы великих еврейских царей — Давида и Соломо­на. В честь последнего он и нарек своего отпрыска, после чего сынишке осталось болтаться между двух огней — в Израиле с его национальностью делать нечего, да он туда и не стремился, а лезть в большую науку с таким именем тяжко.

Правда, Соломон Алексеевич тем не менее пытался. Я не про Израиль, про науку. Но, как и следовало ожи­дать, потерпел сокрушительное фиаско. Блистательные познания сумели перевесить лишь на начальном этапе, при защите кандидатской. До докторской его не допусти­ли, благо что повод имелся весьма удобный — слишком экзотической была тема, связанная с магическими, или, как он сам деликатно выразился, временно необъяснимы­ми наукой свойствами драгоценных и полудрагоценных камней, а также прочих минералов.

Плюнув на науку, оскорбленный в своих лучших пат­риотических чувствах Соломон Алексеевич в совершенст­ве освоил акцент одесских евреев, изучил кошерную кух­ню и... подался в иную сферу — ювелирное дело. Вскоре он приобрел довольно-таки широкую известность, но главным образом как консультант. Порою падкие на мис­тику клиенты после вдохновенного рассказа Соломона Алексеевича платили за перстенек с бирюзой столько, что хватило бы купить колечко с бриллиантом, так что консу­льтант не бедствовал, хотя жил весьма скромно, давно привыкнув довольствоваться самым необходимым. Одна­ко своим друзьям или просто хорошим знакомым Соло­мон Алексеевич голову никогда не дурил, да и о мистике отзывался с известной долей здорового неистребимого скептицизма — сказывалось атеистическое воспитание, полученное им в юности.