Перстень Царя Соломона

Например, здоровенная печь, бок которой я увидел в светлице, куда нас проводили, была не только побелена, но и обложена красной плиткой с рельефным узором. Стол покрыт скатертью, а помимо блюд с едой перед каж­дым из гостей поставили по отдельной тарели, как их здесь называют. Помимо лавок имелись еще и стулья с вы­сокими резными спинками. Даже полы представляли со­бой не обыкновенные доски, а были выстелены дубовыми пластинами, по виду приближающимися к паркету. И вы­стелены не абы как, а в шахматном порядке. Правда, такое я заметил не во всех комнатах, но даже там, где эти пласти­ны заменяли обычные доски, они тоже были выкрашены именно в шахматном порядке зеленой и черной краской. Двери обиты басменной, то есть тисненой, кожей.

Словом, ничего не скажешь — чувствуется, что цар­ский печатник не просто побывал и изрядно повидал в иных землях, но и многое намотал себе на ус, а приехав — внедрил.

Хозяин терема выглядел хоть и патриархально, то есть в обычной одежде и с усами и бородой, но чуточку и европе- изированно. Например, борода была не просто ровной и аккуратной, но и подстриженной. Усы не топорщились во все стороны, а волосы на голове — слово «прическа» не употребляю в связи с неуместностью — были подлиннее обычных миллиметров, что тут приняты. Внимательные, с легким прищуром, серые глаза смотрели на собеседника пристально, но в то же время доброжелательно, как бы по­ощряя и даже подталкивая к откровенным высказывани­ям и суждениям. Наш разговор с ним тоже начался нео­бычно.

— Я не собираюсь давать тебе в рост, да и нет у меня столь большого количества рублевиков, однако ежели я останусь доволен нашей говорей, то займу несколько со­тен просто так, без резы,— сразу расставил он все точки над «i».

Ицхак, как выяснилось уже по ходу общения, был ему не очень интересен. Купец говорил мало и весьма осто­рожно, тщательно дозируя информацию и взвешивая каждое слово. К тому же сведения его касались исключи - тельно торговых дел, а если речь заходила о политике, то тут он еще больше скукоживался. Да и знал он кое-что то­лько о делах в некоторых германских городах, которые Висковатого мало интересовали.

Зато я — дело иное. Не зря перелопатил столько спра­вочников. Вдобавок наши с Ицхаком цели на данном эта­пе разошлись. Если царский печатник и сам в свою оче­редь стал неинтересен Ицхаку — раз не светят хорошие де­ньги, не о чем и говорить, то я расстроился лишь понача­лу, но потом пришел к выводу, что ничего страшного. Отчего не побеседовать с хорошим человеком, который вдобавок ко всему неплохо знает всех бояр. Ну пускай не всех, а только тех, кто проживает в Москве, но мне и этого за глаза. А если уж как-нибудь раскрутить его, чтобы он сам отвез меня в гости к Долгоруким,— лучшего и поже­лать нельзя.

Получалось, надо заинтересовать человека с первой же встречи, да таким образом, чтобы он к моему уходу по­нял — не все я еще сказал, далеко не все, а потому надо бы встретиться еще разок. Ну а дальше — больше, после чего, глядишь, у меня и получится задуманное. Ктомуже, когда придется осесть на Руси официальным образом, мне не обойтись без аудиенции у царя, и рекомендация Вискова­того окажется как нельзя кстати. То, что он будущий опа­льный, я помнил. Но до его казни еще почти два месяца, и если бог удачи Авось придет на помощь, то могу и успеть.

Честно говоря, о международной политике того време­ни знал я не так уж и много. Ну что можно одолеть за те не­сколько дней, что я сидел у друга. О соседях Руси из числа тех, с кем она в союзе или, наоборот, воюет, то есть о Речи Посполитой, Швеции, Дании и Англии — тут поподроб­нее. Зато все остальное — лишь общие сведения, своего рода выжимку, за исключением фигур, сидящих на троне. О них я тоже успел прочитать, так что и тут мог изречь кое-что мудрое.

О своей парсуне, то есть о медальончике с чудесной светловолосой женщиной приятной полноты, я не заи­кался — тем для разговора хватало и без этого, тем более что царь в эту пору вроде бы подбивал клинья к самой ко­ролеве. Тогда может получиться еще хуже. Возьмет госу­дарь и решит, будто Елизавета, подсовывая ему эту даму, таким ловким образом отделывается от нежелательного сватовства. То, что он опечалится,— пес с ним, а вот если осерчает — быть худу. О гонцах, которым на Руси за худую весть отрубали головы, я не слыхал, но и первым быть не хотелось. Пусть этот сезон открывает кто-нибудь другой. Нет уж, лучше помалкивать, пока не разберусь. К тому же мое знание английского...

Затем Ицхак заторопился уходить. Висковатый угова­ривал его остаться, но исключительно как гостеприим­ный хозяин, и продлились эти уговоры недолго. Я — из со­лидарности — тоже было поднялся со своего места, но тут дьяк оказался куда настойчивее и отпустил меня лишь по­сле полученного обещания завтра непременно вновь на­вестить его после полудня, ибо «мы не договорили».