Перстень Царя Соломона

— Это жизнь,— развел я руками,— Вестимо, что рус­ским полкам придется куда тяжелее, ежели король Яган от одной войны отделается да устремит свой взор и все свои силы на другую.

— Понимаешь,— неопределенно хмыкнул дьяк, оце­нивая мой расклад по предстоящему изменению сил в Прибалтике.

— Сейчас бы и надо ковать железо, пока оно еще горя­чо,— добавил я, отчаянно пытаясь развить первоначаль­ный успех и еще больше заинтересовать Висковатого,— Король свеев пока не ведает о том, что датский Фредерик готов пойти на замирье, потому, если его опередить, мож­но выторговать много, очень много. Думаю, коль говорю со свеями поведет такой умудренный муж, как ты, так можно и Ревель под руку царя Иоанна миром взять.

Недолго думая я даже предложил свои услуги в этих пе­реговорах. Не в качестве толмача — переводчик из меня, как из козла оперный певец, а в качестве представителя Руси, твердо заверив, что сумею уговорить шведов пойти на уступку Ревеля. Я знал, что обещал, рассчитывая от­нюдь не на свои дипломатические таланты — откуда бы им взяться, а на все те же... исторические справочники. Довелось мне прочитать, что последнее перед заключени­ем мира с Данией посольство, которое отправил к Иоанну

Грозному шведский король, имело тайные полномочия в крайнем случае пойти даже на такую уступку, как сдача Ревеля. Юхан III, как здравомыслящий политик, отчаян­но нуждался в мире и был готов заплатить за него любую цену, пусть даже самую высокую.

— А что Фредерик на это скажет? — задумчиво произ­нес дьяк.— Уговор-то порушен окажется.

— Что бы ни говорил, а дело будет сделано. К тому же можно будет намекнуть, что тебе стало ведомо, будто он и сам собирается мириться, вот и...

— А ты не прост, купец, совсем не прост,— протянул Висковатый. Он в задумчивости потеребил свою черную, с изрядной проседью, аккуратную бороду,— Одного не пойму: сам ты такое измыслил али подослан кем?

И на меня сразу потянуло ароматом Пыточной избы, который я уже ни с чем не спутал бы, хотя и был в подвалах подьячего Митрошки всего ничего.

— Сам, — торопливо произнес я. — Хочу осесть на Руси, а потому желаю принести пользу своему будущему отече­ству. За рублевиками не гонюсь — слыхал, поди, какую казну вскорости должны привезти мои слуги, потому бес­корыстен в своем желании.

Дьяк кивнул.

— Тогда в толк не возьму: отчего ты Русь выбрал? — за­думчиво поинтересовался он,— Нешто в иных странах все так худо?

— Ты, Иван Михайлович, про веру забыл. Не любят ла­тиняне православных. В Гишпании я чрез то как-то из­рядно пострадал, так что повторять не хотелось бы,— на­помнил я.

— А в датских землях али у Ганзы, свеев, да и у той же Елисаветы? Там вроде бы к иноверцам не столь суровы.

— Так-то оно так, да, видать, родная материнская кровь сильнее. Она ж мне с самого детства про красоты Руси рассказывала,— вздохнул я,— К тому же у прочих, куда ни глянь, все больше о выгоде забота, а мать учила и про душу не забывать, мол, она поважнее будет. Хотя все течет, все меняется. Эллинский мудрец сказал, что и в одну реку нельзя войти дважды, а тут целая страна. Пото­му я и решил поначалу присмотреться, а заодно и благо царю принести.

—  Благо — это хорошо,— согласился дьяк и вдруг вы­дал какую-то иностранную фразу. Следом тут же произнес другую, столь же загадочную.

Ох, говорила же мне мамочка в детстве: «Учи, сынок, иностранный язык. Обязательно пригодится». А сколько трудов на нас, разгильдяев, Надежда Ивановна Гребешкова положила — уму непостижимо. И чего ж я таким непо­слушным уродился?! Хотя... сейчас навряд ли помогло бы мне это знание, потому что язык явно не английский. Тог­да какой? Польский? Отпадает. Там шипящих немере­нно — ни с каким другим не спутаешь. Итальянский? Ис­панский? Нихт, то есть нопасаран, в смысле они тоже по звучанию не проходят. При условии что дьяк не полиглот, оставалось два варианта — датский или шведский. Тогда наиболее вероятен...

—  Худо я датскую речь понимаю, почтенный Иван Ми­хайлович. Да и пробыл я в той Исландии всего ничего — одно лето с небольшим. Опять же там ведь народу — с бору по сосенке — со всего свету собрались. А при дворе наме­стника датского короля я не живал.

—  Что ж так-то? — ехидно осведомился дьяк, и я, с об­легчением вздохнув оттого, что угадал с языком, почти ве­село пояснил:

— А рылом не вышел. Купцы ныне, ежели все страны брать, лишь у Елизаветы Английской в чести, а мне туда ездить противно.

—  Отчего?

—  Когда довелось там побывать, изрядно успел на­смотреться... всякого.

—  Это чего ж такого? — не унимался дьяк.

—  Ныне на Руси бредет юродивый, веригами звенит, зла никому не творит, и власть его не трогает, верно? — Я решил одним махом убить двух зайцев — показать, как хорошо тут и как плохо там, в ихних Европах,— А у них иначе. По тамошним законам любого бродягу, пускай он божий человек, неважно, надлежит бичевать кнутом, по­сле чего взять с него клятву, что он станет работать. И во второй раз так же, только теперь у него уже отрежут половину уха, чтоб всем при встрече сразу было видно.— Я вздохнул и замолчал, изобразив скорбное раздумье.