Перстень Царя Соломона

Про калику он зря. Насколько я знаю, так называли бродячих слепцов, которые зарабатывали себе на пропи­тание разными сказками и диковинными историями. На кусок хлеба у меня имеется, на то, чтобы намазать его мас­лом, думаю, скоро появится, и не только на это — назани­мали-то мы с Ицхаком изрядно. Хватит и на то, чтобы на­валить на свой бутерброд черной икорки или любой дру­гой вкуснятины. Да и зрячий я еще покамест.

Что же до остальных предположений по поводу моей профессии, то тут возможны варианты, так что пусть вы­бирает сам, какой из них больше по душе. Лишь бы в шпи­оны не записал. Примерно в этом духе я ему и выдал. Мол, считай кем угодно, хоть янки при дворе короля Артура, только помни одно — зла ни тебе, дьяк, ни Руси я не же­лаю.

—  В это я верю, иначе мы бы с тобой договаривали в другом месте,— с легкой угрожающей интонацией произ­нес Висковатый и тут же, сменив тон на более благодуш­ный, осведомился: — Так ты мыслишь, что никакого худа от сей затеи приключиться не может?

—  Во всяком деле полагаться на одно лишь хорошее негоже,— рассудительно заметил я. — Вот взять купца. И товар задешево приобрел, и уже знает, кому он его про­даст, да так, что на одном талере пять наварит, а корабль возьми да в море утони. Это что? — И сам же ответил: — Судьба. Так и здесь, почтенный Иван Михайлович. Выгод много, но всего не предусмотришь. Каков, к примеру, че­ловек этот Арцимагнус? От этого ой как много зависит. Верный или переметнуться может? Умелый ли воевода, или ни к чему ему доверять полки, а лучше, чтобы он толь­ко числился в набольших? И это знать надобно.

Говорил я долго, а в ответ... тишина. Ничего не сказал Висковатый. Только под конец предложил... пойти спать, потому как утро вечера мудренее, а завтра хоть и неделя, а поговорить надо бы.

Наутро мы с ним вместе пошли молиться в его собст­венную церквушку. Не зря иностранцы называли Виско­ватого гордым. Оказывается, не любил дьяк захаживать в общие, для всех. Даже в Благовещенский собор, где ино­гда молился сам царь, и то ходил лишь вместе с Иоанном Васильевичем, а так ни-ни. Выстроил себе прямо на под­ворье небольшое зданьице — с виду обыкновенный сруб, только высокий и с крестом над шатровой кровлей,— и по воскресеньям с домашними и со всей челядью туда.

Честно говоря, я особо не разбираюсь в ритуалах бого­служения и на полном серьезе думал, что мы с ним при­сутствуем на заутрене — вроде бы солнце стояло еще не­высоко. Хорошо, что не ляпнул вслух, а то бы попал впро­сак. Оказывается, это была обедня.

Пока молились, я то и дело ловил на себе вниматель­ный взгляд Висковатого, стоявшего рядом — не пофилонишь. Пришлось добросовестно бормотать «Отче наш», повторяя заученные назубок церковнославянские слова, то и дело креститься двумя перстами и поминутно кланя­ться, хотя и не всегда в унисон со всеми.

Судя по удовлетворенному лицу дьяка, в мое правосла­вие он поверил до конца.

Правда, несколько позже он все-таки как-то мимохо­дом попрекнул меня — дескать, нетверд в вере, ибо со зна­нием молитв у меня и впрямь имелись пробелы. Но я тут же возразил, что в молитве лучше иметь сердце без слов, чем слова без сердца, и он не стал вступать в дальнейшую дискуссию. Да и сказал-то он это лишь ради проформы. Чувствовалось, что, будь я даже буддистом или мусульма­нином, все равно он бы общался со мной гораздо охотнее, чем с каким-нибудь истинно православным опричником.

Обед, к которому мы приступили после посещения церкви, оказался тоже довольно-таки необычным. За пару дней я уже привык, что за трапезой сидят только два чело­века: Висковатый и я. Тут же три длинных стола буквой П, вереница лавок, а на них вся толпа, которая проживает на его подворье. Разумеется, присутствовали и якобы мои холопы, оставленные Ицхаком при мне для вящей солид­ности.

Определенные условности, правда, соблюдались и тут. Челядь, то бишь холопы, уселась отдельно, но тоже чин­но, словно каждый давным-давно знал свое установлен­ное место. Впрочем, скорее всего, именно так оно и было, потому что моим вначале оставили местечко где-то на са­мом дальнем краю, ближнему к входу. Заметив это, Иван Михайлович нахмурился, покосился на меня и сурово сдвинул густые брови.

Повинуясь этой загадочной для меня команде, тот, кто привел их, тут же поднял всех с мест и медленно повел вперед, продолжая неотрывно глядеть на хозяина и дожи­даясь его одобрительного кивка. Наконец Висковатый удовлетворенно склонил голову, и они были благополуч­но усажены. Новые места, на которые они попали, оказа­лись гораздо ближе к господскому столу.

Честно говоря, я мало что понял в этих перемещениях. Как ни удивительно, но даже они знали в них толк гораздо больше моего, потому что тут же приосанились, горделиво выпрямились и время от времени с благодарностью коси­лись в мою сторону.