Перстень Царя Соломона

—  Да ни в коем разе! — не на шутку перепугался я,— И мне перед его глазами пока ни к чему показываться. Вдруг спросит что-нибудь, а я не так отвечу. Слыхал я, что дурные головы здесь быстро от тела отделяют.

— А шибко умные еще быстрее,— вздохнул дьяк,— Так что у тебя тогда?

Я тоже вздохнул в тон хозяину. За компанию. Ну и с мыслями надо собраться — как осветить, как преподне­сти. Ошибешься, а дьяк возьмет да и откажет. К тому же я слыхал, что он — человек слова. То есть в другой раз об этом бесполезно и заикаться — все равно ответит «нет».

Но все прошло на удивление гладко. Оказывается, его родной брат, который тоже Иван, только Меньшой, слу­жит как раз в Разбойной избе. Мало того, как позднее вы­яснилось, туда, в Старицу, Митрошку и направлял не кто-нибудь, а некто Дружина Владимиров, да он, Иван Михайлов, то есть вот этот самый родной брательник Висковатого Иван Меньшой. У них же пока отчества произ­носятся как фамилии, разве что иной раз посреди вставят слово «сын». Ну там, Семен, сын Петров. А могут обой­тись и без него, и получится... Вот-вот.

—  Ежели он и впрямь татем был бы, нипочем согласия бы не дал,— строго предупредил меня старший Вискова­тый.— А коль ты верно сказываешь, что чист он, да гра­мотку на него имеешь, де, холоп он твой — тут ладно. Под­соблю чем смогу,— И тут же, хитро прищурившись, уточ­нил: — Стало быть, согласен остаться?

—  Понравился мне твой малец,— вместо ответа заме­тил я,— Меня за всю жизнь так не слушали, как он. Вот то­лько писать я его навряд ли смогу обучить, сам не все бук­вицы знаю. Да и счету тоже. Меня ведь арабской цифири учили.

— Для того у нас отец Мефодий есть,— нетерпеливо от­махнулся донельзя довольный дьяк,— Да и ведома уже мо­ему Ванятке и грамота и цифирь. Ты ему про страны пове­дай, где сам побывал, про иноземные обычаи, про моря с акиянами. Ну и вежеству обучи, чтоб меня стыдоба не бра­ла, да чтоб ни один посол, ежели в гости ко мне нагрянет, слова худого про него сказать не смог. Потому и оставляю ненадолго. Тебе как, хватит полтора месячишка, чтоб про все обсказать да научить?

— Думаю, хватит,— кивнул я, прикидывая, что да как.

Апостола из темницы вытянуть — это хорошо, но и о себе забывать не следует. Сейчас-то смысла не имеет, да и к кому идти или ехать — неизвестно, но к тому времени, как Ицхак все выяснит, я тоже должен подготовить почву для своей просьбы. А для этого надо, чтоб через пару-тройку недель твой сынишка за мной ходил как привя­занный. Вот тогда-то шансов на согласие будет куда как больше. Да и с тобой, Иван Михайлович, я тоже поста­раюсь сойтись потеснее, и ты настолько позабудешь раз­ницу между нами, что все-таки подашься ко мне в сваты. К тому же я не просто школьный учитель, а иноземец кня­жеского роду. Думается, это тоже должно облегчить за­дачу.

А о делах он со мной в тот вечер не говорил вообще. То ли от сильной радости, что удалось уговорить, то ли заду­мал устроить передышку себе самому, а может, и без меня давно все решил — не знаю.

Не говорил он о них ни на следующий день, ни во втор­ник, ни в среду. Зато в четверг вернулся чернее тучи, долго кричал на дворню, приказал кому-то всыпать за неради­вость плетей, а спустя пару часов его хмурое лицо показа­лось в проеме двери, ведущей в мою ложницу. Едва темне­ло, но по русским меркам час был уже поздний, однако из­виняться за внезапное вторжение Висковатый не стал.

—  Это хорошо, что ты не спишь,— заметил он,— У сон­ного голова дурная, а мне ныне свежесть в твоей главе по­требна. Пойдем-ка,— И властно кивнул в сторону двери...

Не было там этой Серой дыры. Даже хода туда не было.

Совсем.

Глава 13 СОН В РУКУ

—  Чем лучше всего приручить чужого пса — битьем али лаской? — туманно спросил меня дьяк.

— Лаской, — без колебаний ответил я.— А если чужого, то вдвойне,— Я вспомнил про свою овчарку и торопливо добавил: — Но если первый хозяин был хорош, по пустя­кам не обижал, то придется тяжело, приручение затянет­ся, и спешить тут нельзя — можно все испортить.

— Вот и я о том же,— вздохнул Висковатый,— А яко в том, что ты мне поведал, иного человека убедить, не ве­даю,— Он сокрушенно развел руками,— Может, ты чего ни то подскажешь,— И уставился на меня в ожидании от­вета.

Только теперь до меня дошло, о какой собаке идет речь. Конечно же дьяк подразумевал под ней Ливонский орден. Стало быть, под новым хозяином он имел в виду Русь, а под старым...

— Если бы один человек хотел приручить пса, ему было бы гораздо легче,— медленно произнес я,— К тому же прежний умер, так что ей все равно некуда деться. А если у собаки есть выбор, то тут без ласки никак. Стоит ее нака­зать, пусть и задело, как она сразу метнется к другому. По­том, когда она к тебе привыкнет, можно и силу показать, даже нужно, но поначалу только ласка. А убедить? Если человек поддается уговорам — это одно. Но если он счита­ет себя умнее всех прочих,— я пожал плечами,— то, мне кажется, и пытаться бесполезно.

— Пусть бесполезно, но если надо, то как бы ты посту­пил? — не унимался дьяк.

— Для начала я бы с ним... во всем согласился.