Перстень Царя Соломона

И я, дабы доказать правоту своих слов, выкладывал та­кое, что будь Елизавета в этот миг рядом, непременно ки­нулась бы драться, как разъяренная кошка, напрочь забыв о величии и королевском достоинстве.

—  Есть у нее некий изъян в том местечке,— я красно­речиво указывал глазами ниже пояса,— который делает ее супружество невозможным вовсе.

— А оное откель ведаешь и что за изъян? — любопытст­вовал Висковатый.

—  О том как-то раз с пьяных глаз проболтался моему знакомому купцу Бергкампу ее детский лекарь, — небреж­но отвечал я.— Но что за изъян, не ведаю, а знакомый рас­сказать мне не успел — зарезали его той же ночью в придо­рожной корчме.

—  Так-так...— Хозяин кабинета задумчиво барабанил пальцами по столу, что-то прикидывая, взвешивая и укла­дывая в своей памяти.

Но больше его интересовали все-таки ближайшие со­седи, хотя не только короли. Во всяком случае, низложен­ным Эриком XIV дьяк интересовался ничуть не меньше, чем его братом, королем Юханом III, расспрашивая во всех подробностях, когда именно его разместят в замке Або, какое количество слуг ему оставили, сколько реше­но приставить к бывшему королю охранников, как укреп­лен сам замок и так далее.

Тут уж я выкладывал не все. Мол, плохо знаю. Мог бы, конечно, рассказать о том, что отложилось в памяти — о толстых, в палец толщиной, железных прутьях на окнах, о прочных дверях с железной обивкой, о море, которое не­далеко, и о реке поблизости, но оно мне надо? Читал, сла­ва богу, что была у Иоанна Васильевича задумка по его освобождению, а возглавить этот летучий отряд мне что-то не улыбалось.

Но самой животрепещущей темой в наших разговорах была, разумеется, Речь Посполитая. Еще бы ей не быть ак­туальной, когда послы короля Сигизмунда продолжали сидеть в Москве, ведя переговоры.

— Стало быть, на цыпочках нужную мысль надобно подводить, чтоб человек решил, будто она не чужая, а его собственная? Хорошо бы,— припомнил он как-то наш разговор и с тоской протянул: — Не будь послов, так я бы за месячишко успел, а ныне уже никак не получится — времени нет. А как побыстрее, не ведаешь?

Я пожал плечами:

— Одно могу сказать: тогда лучше и не пытаться — все равно не переупрямить, а гнев вызовешь. Получится лишь хуже.

Имени этого человека никто из нас по-прежнему вслух не называл, хотя оба прекрасно понимали, о ком идет речь.

— На меня кричать не посмеет, — уверенно заявил Вис­коватый.

— Может, и не посмеет, но обиду за то, что осмелился перечить, затаит наверняка, а потом припомнит.

— И что? — Дьяк вновь надменно вскинул подборо­док,— Я не Ванька Федоров, да и прочим не чета. Это вое­вод, хошь и умелых, на Руси с избытком, а думных люди­шек наперечет. Меня в опалу отправить — с иноземными послами вовсе некому станет речи вести. Разве что Ондрюше Васильеву, да и тот моими глазами на все глядит, да­ром что головой в Посольском приказе числится. По ста­рым дорожкам идти он сумеет — спору нет, а новых ему не проторить, нет.

—  Так ведь он иначе считает — будто умнее всех про­чих, а остальные так, холопы. Возьмет да решит, будто и впрямь без всех обойдется — и без Васильева, и даже без тебя,— попробовал я опустить Висковатого на землю — слишком высоко он вскинул свою бороденку, но вызвал обратную реакцию.

Из моих слов Иван Михайлович уловил лишь одно — «холопы», которое возмутило его До глубины души. Он даже не поленился слазить в стоящий позади небольшой шкафчик и извлечь из него переплетенную в алый бархат тоненькую книжицу. Протянув ее мне, он возмущенно за­метил:

—   Сам чти. Здесь все о нашем роде: и откуда пошел, и как моих пращуров величали,— Не дожидаясь, пока я ее раскрою, он принялся цитировать — судя по всему, текст он помнил назубок: — «В лето 6706' князь Ширинской Бахмет, Устинов сын, пришел из Большой Орды в Меще­ру, и Мещеру воевал, и засел ее, и в Мещере родился у него сын Беклемиш. И крестился Беклемиш, а во крещении имя ему князь Михайло, и в Андреевом городке поставил храм Преображения господа нашего Исуса Христа и с со­бой крестил многих людей. Внук же его, Юрьи Федоро­вич, пришед из Мещеры к великому князю Дмитрею Ива­новичу со своим полком, и пошед с ним на Дон, и не от- ступиша пред погаными, но яко вепрь яро разиша басур­ман безбожнаго царя Мамая, понеже дух не испустиша от ран тяжких». А ведомо ли тебе, синьор Константино,— все больше распалялся он,— что и сын Юрьи князь Алек­сандр, и сын Ляксандры Константин, и сын Константина Семен, прозванный за великий ум Долгой Бородой, и да­лее сызнова Юрьи, а опосля него дед мой Дмитрей, все че­стно служили московским господарям, а коль была в том нужда, то и живота своего не щадили?!

Он наконец угомонился и, тяжело дыша, уставился на меня. Надо было как-то реагировать, не зря же человек столько времени надрывался. В этот момент он мне явно кого-то напоминал. Ну точно.

«Все в джунглях знали Багиру, и никто не захотел бы ста­новиться ей поперек дороги, ибо она была хитра, как Табаки, отважна, как дикий буйвол, и бесстрашна, как раненый слон. Зато голос у нее был сладок, как дикий мед...»