Перстень Царя Соломона

Но на мой очередной пророческий прогноз, что, если дьяк не уймется, а продолжит перечить, царь непременно повелит отправить на Пыточный двор, а потом на плаху одного из младших братьев, Иван Михайлович отреагиро­вал очень нервно и весьма бурно. Когда в ответ начинают стучать кулаком по столу, расплескивая вино из кубков и заставляя подпрыгивать фрукты в блюдах, лучше не про­должать. Схлопотать от своего будущего свата кулаком по уху — перспектива не из приятных.

Однако когда я прощался с Ицхаком, то в благодар­ность за радостную весть про Долгорукого, проживающе­го в Москве и имеющего дочь Машу, обнадежил купца тем, что видение два дня назад повторилось. Было оно еще страшнее, ибо мне пришлось наблюдать все подробности казни того же казначея, которого попеременно обливали то кипятком, то ледяной водой. Мой рассказ слегка вдох­новил унылого купца, обнадежив его, что перспективы нашего с ним сотрудничества вполне могут оказаться не такими уж убыточными.

Но я отвлекся.

После полученного известия о том, кто является отцом моей Машеньки и где они проживают, редкий день прохо­дил без того, чтобы я не напомнил Висковатому об обеща­нии выступить в роли свата. Терзал я его таким образом полторы недели, но своего добился — Иван Михайлович дал слово, что ровно через седмицу, то есть в ближайшую неделю, он отправится туда в гости. Вместе со мной, разу­меется.

Да и то сказать — давно пора. Сроки-то поджимали. На дворе давно стояла середина июня, и сколько у меня оста­валось в запасе времени, я понятия не имел, надеясь толь­ко на то, что пока прибывший накануне, то есть десятого числа, в субботу, датский принц Магнус из Москвы не уедет, никаких резких изменений в судьбе моего свата не приключится.

Ох, как же долго тянулись эти нескончаемые шесть дней, которые оставались до долгожданной встречи. От восхода до полудня, казалось, проходила целая вечность, а от полудня до заката — целых две.

Особенно тоскливы были часы послеобеденной фиес­ты. Растомленный сытной трапезой народ шел почивать, а мне, которому кусок не лез в горло, оставалось лишь зави­довать спящим и тупо смотреть в слюдяное оконце, уныло восседая на лавке.

Ночью сон тоже обходил меня стороной. А тут еще, как назло, хозяин дома совсем забыл об учителе своего сына, перестав зазывать по вечерам в свою светелку. С одной стороны, даже хорошо — никто не отвлекает от предвку­шения долгожданной встречи, но с другой — плохо, пото­му что никто не отвлекает и не помогает скоротать мучи­тельно тянущиеся для меня вечерние часы. Словом, как ни крути, но у каждой медали имеется своя оборотная сто­рона, как мудро заметил один зять, которому пришлось раскошеливаться на похороны тещи.

С четверга время пошло быстрее, поскольку я спохва­тился, что у меня нет парадно-выходного костюма и вооб­ще ничего сменного, кроме штанов от камуфляжа, кото­рые были бесполезны и бережно хранились мною исклю­чительно как память о двадцать первом столетии. Тот на­ряд, в котором я занимал деньги, был еще ничего, но, во-первых, все-таки поношенный, а во-вторых, много­численные трапезы не прошли даром. Увы, но некоторые пятна застирать портомоям не удалось, а химчистки, увы, не имелось.

Ицхак, к которому я примчался с требованием срочно меня приодеть, выглядел, как ни удивительно, еще более печальным, чем в нашу предыдущую встречу, хотя свежие новости, казалось бы, наоборот, должны были его разве­селить, поскольку он через знакомых купцов узнал, что согласно царскому повелению дьяк приказа Большого прихода Иван Булгаков-Коренев препровожден на Пы­точный двор. Что да как — тишина, но Ицхак совершенно справедливо полагал, что две тысячи рублей и еще пятьсот сверху отдавать этому финансисту ему уже не придется.

— Итого чистого дохода уже четыре тысячи рублей, из коих тебе причитается восемьсот,— деловито подбил он текущий баланс. И ни тени улыбки на лице — даже странно.

Я прикинул в уме. Выходило, что помимо Булгакова-Коренева загребли еще кого-то, а скорее всего — не­скольких. Хотел было спросить, кого именно, но не стал. Какая, в конце концов, разница. Главное, что летописи не лгали и знаменитые покаянные синодики Ивана Грозного тоже.

К тому же у меня имелись дела поважнее, и я попросил немедленно выдать мне на новый наряд двести рублей в счет моих будущих доходов. Ицхак поначалу заартачился, пытаясь остудить мой пыл тем, что большинство заимо­давцев, включая самого главного — Фуникова-Карцева,— еще на свободе, и получится, что если я сейчас растрачу весь свой относительный доход, то покрывать возможные издержки придется ему одному, а это несправедливо.

—      Издержек не будет,— твердо сказал я, размышляя, не рассказать ли ему для вдохновения о своем видении, которое якобы посетило меня в третий раз — авось подо­бреет.

Потом решил — не стоит. Это в пословице кашу нельзя испортить маслом, а в жизни иначе. Если кто не верит, то пусть бухнет пару ложек каши в большую миску с маслом и попробует съесть. То-то.