Перстень царицы Ульяны (СИ)

Мне уже доводилось иметь дело с господскими любовницами. Вспомнилась покойная Ксюша Сухарева, погибшая совершенно безвинно. Уж не знаю, любил ли её Горох, но жалел – это точно. Много на милицейском пути встречается безвременных смертей. Плюс пёс ещё этот… Так, отставить пса! Я пришёл не по этому делу.

- Скажите, Агафья, что вы видели сегодня ночью? Постарайтесь припомнить в подробностях.

Она вытянула из рукава кружевной платочек и принялась его теребить.

- Батюшка Евстафий Петрович ныне поздно легли, около двух было. Уснуть не мог долго, меня призвал. А уж опосля, перед тем как уснуть, пошла я на кухню воды испить. Видите, коридор стеклянный, - она обернулась и указала на длинный балкон на третьем этаже, тянущийся вдоль половины дома. Нетипичная, кстати, деталь для здешней архитектуры, я ни у кого такого не видел. – Вот по нему я и шла, ночь была глубокая. Тепло так, иду и думаю, как хорошо, соловьи заливаются, букашки жужжат…

- Во сколько примерно это было?

Девушка задумалась.

- Часа в четыре, не раньше. Боярин долго уснуть не могли, я неотлучно при нём была.

- Я понял, здесь подробностей не надо.

- И вот иду я, да и вижу, у ворот фигура незнакомая трётся. Вроде бы высокий, в балахоне каком-то али в рясе и с бородёнкой козлиной. Темно было, Никита Иванович, да и третий этаж, я и не разглядела ничего боле. Кричать хотела, но забоялась – проснётся боярин, сама вниз побегла. Бегу к воротам, а там охранники наши с открытыми глазами спят. Я уж их трясти, а того типа и след простыл. Я назад, а они уж опосля фонарь зажгли, да и увидели, чего он там понаписал. И ведь как ладно сработал-то, Никита Иванович! Ровно привидение какое, ни шумом единым. Охрана-то спит ночью, бывает такое, но токмо чутко они спят, ветка где хрустнет – у них уже ни в одном глазу. А утром-то уж боярину и доложили… Более ничего не видела, Никита Иванович. Вот похабника этого долговязого – и того издалека. Простите, - она опустила голову. Я ободряюще улыбнулся.

- Вы очень помогли следствию. Если хотите, я могу сказать боярину, что вы ценный свидетель.

- Ой нет, Никита Иванович! – девушка аж руками всплеснула. – Евстафий Петрович подумают, что я вам тут чего непристойного свидетельствовать изволила! А у меня маменька в деревне, я все подарки боярина, что он золотом даёт, ей отсылаю.

Лезть в их отношения я не стал, не моё это дело. Уж если сам государь до недавних пор всех дворовых девок перещупал, то почему бояре должны отказывать себе в удовольствии.

- Как скажете. А теперь проводите меня к боярину.

- Слушаюсь, - и юная подавальщица полотенец заспешила в терем. Я пошёл за ней.

Боярина Крынкина мы застали в трапезной. Перед ним стояла тарелка с блинами и миска с чёрной икрой.

- Батюшка Евстафий Петрович, участковый с вами перемолвиться хотят о деле ночном, - поклонилась девушка. Крынкин лениво махнул рукой с жирными от масла пальцами.

- Поди прочь, Агапка. Водки нам с участковым да закусь какую, распорядись.

- На службе не пью. Здравствуйте, - я без приглашения плюхнулся на резной стул и в упор уставился на хозяина.

- И тебе не хворать, змей в погонах. Что ж это, мне забор разукрашивают, а твоя милиция мышей не ловит? Так и на кой хрен вас вообще сформировали? Толку от вас, как кобыле от мерина.

- Посажу за оскорбление должностного лица, - невозмутимо ответствовал я.

- Да посмеешь ли? – боярин отправил в рот ложку икры и закусил блином. – На боярах вся власть государственная держится, вся страна испокон веку помеж нами поделена, а царь-то во главе нами и поставлен.

- Вы это Мышкину скажите, - хмыкнул я. Меня начинала утомлять его наглость. В конце концов, это он меня вызвал, я не сам пришёл.

- Мышкин – старый боров и оборонить себя не сумел. К тому же рази ж он мужик, коли баба его со стрельцами молодыми чего там ни есть вытворяла?

- Не уходите от темы.

В трапезную бесшумно скользнули двое слуг и поставили на стол запотевший графин водки и разделённый на секции заграничный поднос с закусками. Икра, колбасы трёх видов, перепелиные яйца.

- Вы сами меня вызвали – вот и рассказывайте.

- Агапка!

Девушка подбежала к боярину и протянула ему расшитое узорами полотенце. Крынкин вытер руки, жестом отослал фаворитку прочь и взялся за графин.

- Будешь?

- Нет.

- Ну и подавись, - и боярин от души набулькал себе полный стакан. – Чего рассказывать-то? Спал я, часов с трёх до полудня. А утром – вона чо, доложили, не поленились. Ну я охранничков моих на конюшню да в батога, чтоб неповадно было на посту дрыхнуть.

Боярин Крынкин был по думским меркам совсем молодым – ему и шестьдесят-то ещё не исполнилось. Не столько толстый, сколько просто крупный и широкий в плечах, в полном боярском облачении и меховой шапке он наверняка здорово смахивал на медведя. В думу он вошёл вскоре после того, как умер его отец, и с тех пор являлся одним из наиболее лояльных последователей Бодрова, из чего я делал вывод, что ум или его отсутствие от возраста не зависят. Вон Кашкину под восемьдесят – а как прогрессивно мыслит!

- Сами ничего не видели?

- Сказано тебе, спал я!

- Ну мало ли…