Перстень царицы Ульяны (СИ)

- А что такого-то, Никитушка? Никак я в толк не возьму. Веками ж здесь так жили, чего ты удивляешься? Лариску покрестят по их обряду, а увидятся они у алтаря уже, там назад пути не будет. Развод им не дадут, у католиков это запрещено, да и какой развод, за тыщу вёрст отседова… стерпится-слюбится, ещё и детишек нарожают. Многие по сто лет так живут, увидевшись на венчании токмо.

- Так а если она не полюбит его?!

- Никитушка, - строго взглянула на меня снизу вверх бабка, - ты ежели на Лариску виды какие имеешь – скажи прямо. Потому как женой она ему перед Богом станет, поклянётся в горе и в радости рядом быть. Нет пути назад, понимаешь? Просто нет. Полюбит, причарует, свыкнется – бабья доля такова.

У меня голова кругом пошла от таких откровений.

- В моём мире всё не так, бабуль. И разводиться можно.

- Ну то дело твоё, конечно, но токмо здесь так. Все мы под Богом ходим. Бодров Лариску свою абы кому не отдаст, ежели иноземец забижать её станет – его наши и в Крякове изловят да головой в навоз окунут.

- Да Бодров продаёт же её! Вон, смотрите, сколько всего поляки привезли, - я возмущённо кивнул на телеги.

- Окстись, Никитушка! Там ведь мелочь всякая – дичина к столу, овощи да иной провизии помалу. Так, для соблюдения традиции, чтобы не с пустыми руками ехать. Это ж Бодров, у него своего золота – сундуки не закрываются, а Венславский гол как сокол, на франкские гроши живёт. Ты как-то всё диковинно переворачиваешь. Всё уговорено ужо, государь благословил, отец отпускает – чего ж тебе не нравится?

Я пожал плечами.

- Не по-людски это, бабуль. Пусть даже за титул – неизвестно с кем, на чужую землю… И нет у меня на неё никаких видов! Просто жалко девчонку.

- Чего зазря жалеть, коль доля такая. За королевича идёт, в замке жить будет.

Пока мы препирались, Казимир вновь вскочил на коня, Бодров взгромоздился в коляску, и они отбыли в сторону боярского подворья. Священника подцепил под руку епископ Никон – наверняка пойдут кагор пить за здоровье молодых. Телеги с конвоем тоже направили куда-то в центр, и понемногу вся процессия рассосалась. Мы с бабкой ещё немного потолкались в толпе и решили больше время не тратить.

- Домой, бабуль?

- Домой, Никитушка.

Она подцепила меня под локоть, и мы пошли.

- Бабуль, я вот спросить хотел. Я Ванюшу Полевика к нам на чай звал, а он сказал, что городскую защиту пройти не сможет. Потом я спросил об этом у отца Кондрата, он подтвердил: городскую защиту вообще никто пройти не сможет из тех… ну, на кого она направлена. Леший, Водяной, мавки и все остальные.

- Истину глаголет святой отец, так и есть.

- Бабуль, а вам не кажется, что это обидно? Вроде бы все они ещё до людей здесь жили, а их теперь куда-то не пускают.

- Почему обидно? Все всё понимают, городу защита необходима. Лучше не иметь возможности куда-то войти, чем знать, что если тебе дозволено, то и любому злу тоже. Им сюда и не надо особо, зачем? У них своя вотчина – леса, реки, у Ванюши вон – степь да поле. Чего они в городе не видели? Да и нельзя по-другому, участковый, избирательно такое не работает, то ж тебе не пропускной режим на воротах: этого впускать, а этого гнать в шею.

- А вы? Вы ведь тоже вернуться не сможете, в случае чего.

- Ну, я-то, Никитушка, и не выхожу. Мне за воротами делать нечего. А отец Кондрат великую службу городу служит, ибо не было до него у нас нормальной защиты. При отце Алексии так вообще одно название вокруг Лукошкина стояло – гнулось во все стороны да врагов пропускало. Тишайший был человек, всегда под удар подставлялся, а оборониться не мог. Но уж отец Кондрат навёл порядок, теперь кто только сунься с лихими намерениями – сгорит сей же час. Ох, Никитушка… а чтой-то у нас возле дома деется?

Я присмотрелся. До отделения было ещё полквартала, но нехорошо мне стало уже сейчас. На улице возле отделения гудела толпа. Из огня да, как говорится, в полымя. А ведь я надеялся на тихий вечер. Почему они все не у западных ворот?

Мы подошли ближе. Нет, ладно, к присутствию в жизни милиции особо ретивых лукошкинцев я почти привык, но к тому, что на нас возмущённо воззрится почти весь штат собора Ивана Воина, - вот к этому я был не готов. Монахи, диаконы, служки всех мастей смотрели на нас так, словно мы осмелились помешать как минимум пришествию самого Христа. Что же тут случилось?! Над своими подчинёнными грозно возвышался отец Кондрат.

- Никита Иваныч! – густым басом начал он. – Это что ж такое во храме Божием твои сотрудники себе позволяют?!

Я мысленно сложил два и два. Митька! Бабка, видимо, пришла к тому же выводу, а потому огляделась в поисках нашего младшего сотрудника. Он обнаружился без труда – связанный верёвками, как бабочка в кокон, лежал на земле и смотрел на нас добрыми печальными глазами.

- Что происходит, святой отец?

- Ирод твой, Никита Иваныч, при всём народе во время службы в храм ворвался да отцу Алексию промеж глаз граблей своей зарядил!