Пертская красавица

– Не знаю, разумно ли говорить о том вашему высочеству, вы можете и не одобрить мое мнение… Мне, понимаете, хотелось, чтобы агенты комиссии по расследованию еретических воззрений захватили Кэтрин Гловер в Кинфонсе, ибо наша красавица – своенравная и строптивая вероотступница, и я, понятно, располагал устроить так, чтобы и рыцарь не избежал пени и конфискации по суду комиссии. У монахов давно на него руки чешутся, так как он частенько спорит с ними из-за лососьей десятины.

– А с чего ты захотел разорить рыцаря да заодно отправить на костер молодую красавицу?

– Бросьте, милорд герцог!. Монахи никогда не сожгут миловидную девчонку. Для старухи это могло бы еще быть опасно. А что касается милорда мэра, как его величают, так если б у него и оттягали два-три акра тучной земли, это только явилось бы справедливым возмездием за дерзость, с какой он храбрился передо мной в храме святого Иоанна.

– По-моему, Джон, такая месть низка, – сказал Ротсей.

– Извините, милорд. Кто не может искать удовлетворения при помощи руки, тот должен пользоваться головой.

Однако такая возможность уплыла, когда наш мягкосердечный Дуглас вздумал ратовать за свободу совести, и тут, милорд, у старого Хеншо больше не нашлось возражений, и он отвез красавицу в Фолкленд, – но не для того, чтоб усладить тоску леди Марджори, как полагали сэр Патрик

Чартерис и она сама, а чтобы не пришлось скучать вашему высочеству после псовой охоты в заповеднике.

Снова надолго водворилось молчание. Принц, казалось, глубоко задумался. Наконец он заговорил:

– Рэморни, совесть моя возражает против этого, но, если я изложу тебе свои сомнения, демон софистики, которым ты одержим, опровергнет мои доводы, как бывало не раз. Эта девушка красивей всех, каких я знавал или видывал, за исключением одной, и она тем больше мне по сердцу, что ее черты напоминают… Элизабет Данбар. Но она, то есть Кэтрин Гловер, помолвлена, должна вот-вот обвенчаться с Генри Оружейником, мастером непревзойденным в своем искусстве и воином несравненной отваги.

Довести эту затею до конца – значит слишком горько обидеть хорошего человека.

– Уж не ждете ли вы от меня, ваше высочество, что я стану хлопотать в пользу Генри Смита? – сказал Рэморни, поглядев на свою изувеченную руку.

– Клянусь святым Андреем и его обрубленным крестом, ты слишком часто плачешься о своем несчастье, Джон

Рэморни! Другие довольствуются тем, что суют палец в чужой пирог, а ты непременно суешь в него свою руку с запекшейся на ней кровью. Дело свершилось, исправить его нельзя – надо забыть.

– Ну, милорд, вы о нем заводите речь чаще, чем я –

ответил рыцарь, – правда, больше в насмешку, тогда как я… Но если я не могу забыть, я могу молчать.

– Хорошо. Так вот, говорю тебе, совесть моя возражает против этой затеи. Помнишь, как однажды мы с тобой шутки ради пошли послушать проповедь отца Климента, а вернее сказать – посмотреть на прекрасную еретичку, и как он тогда вдохновенно, точно менестрель, говорил о богатом, отбирающем у бедняка единственную овечку?

– Подумаешь, важность какая, – ответил сэр Джон, –

если у жены оружейника первый ребенок будет от принца

Шотландского! Иной граф сам домогался бы такой чести для своей прекрасной графини! И вряд ли после этого он лишился бы сна!

– Если мне разрешается вставить слово, – сказал лекарь,

– я напомню, что по древним законам Шотландии таким правом пользовался каждый феодальный лорд в отношении жены своего вассала – хотя многие по недостатку мужественности или из любви к деньгам променивали это свое право на золото.

– Меня не нужно уговаривать, чтобы я отнесся ласково к миловидной женщине. Но Кэтрин всегда была ко мне слишком холодна, – сказал принц.

– Ну, государь мой, – сказал Рэморни, – если вы, юный, красивый и к тому же принц, не знаете, как расположить к себе прелестную женщину, то я молчу,

– Если с моей стороны будет не слишком большой дерзостью снова молвить слово, – вмешался лекарь, – я сказал бы вот что: весь город знает, что Гоу Хром вовсе не избранник самой девицы, отец навязал его ей чуть ли не насильно. Мне доподлинно известно, что она не раз ему отказывала.

– О, если ты можешь нас в этом заверить, тогда другое дело! – сказал Ротсей. – Вулкан тоже был кузнецом, как

Гарри Уинд, и он женился на Венере против ее воли, а что из этого вышло, о том рассказывают наши хроники.

– Итак, доброго здравия и вечной славы леди Венере, –

сказал сэр Джон Рэморни, – а также успехов учтивому рыцарю Марсу, дарившему своим вниманием прелестную богиню.

Разговор пошел веселый и пустой. Но герцог Ротсей вскоре дал ему другой поворот.

– Я вырвался, – сказал он, – из душной тюрьмы, но не стало мне веселей. На меня нашла какая-то сонливость, я не сказал бы – неприятная, но похожая на грусть, как бывает, когда мы устанем от трудов или пресытимся наслаждением. Теперь бы музыки, только негромкой, чтобы ласкала слух, а открыть глаза не хотелось бы… Вот был бы истинный дар богов!

– Вы и молвить не успели, ваша милость, и нимфы Тэя показали себя столь же благосклонными, как красавицы на берегу… Слышите?.. Не лютня ли?