Перуанская флейта (СИ)

Неужели индейцы сегодня совсем не придут? Уже темнеет, а их точка перед самым входом на рынок до сих пор пустует. Обидно. Следующие несколько дней Гарри будет по уши загружен работой — предстоит глобальная инвентаризация, что в Poundland обычно сильно смахивает на конец света, причём, на эдакий унылый и лишённый даже сомнительных радостей кроваво-огненных голливудских зрелищ конец — и не сможет послушать перуанский дуэт без названия, ради которого, если быть честным, собственно, и приходит все последние вечера в Brixton Village. Этническая музыка — преимущественно уайно (3) — и современные стилизованные композиции, исполняемые с помощью причудливых инструментов двумя колоритными длинноволосыми потомками инков на брикстонском тротуаре, словно околдовали Гарри, пришили его душу к этому месту. С первого раза, с самого первого куплета простенькой песенки с незамысловатыми и даже глупыми словами, что будто пузырьки воздуха плавали в сочном янтарном богатстве натурального мёда, Гарри понял, что как мошка завяз в этих стройных сочных неземных звуках, казавшихся чем-то гораздо большим, чем просто музыка Анд, проникавших глубоко в душу и даже куда-то глубже… В суть сущего? И это доселе неведомое ощущение пленения музыкой не вызывало желания сопротивляться, наоборот, очень ему нравилось, доставляло почти физическое наслаждение, дарило пусть и временное, но столь — жизненно! — необходимое состояние нирваны. Биение сердца усиливалось, делалось чище, мощнее, будто то переставало быть одиноким, — это чудо без всяких волшебных палочек совершали голоса флейт, барабанов и гитар, имитирующие голос отдельного человека, непохожего на других людей, но связанного с ними общими радостями и страданиями. В общем, дней десять назад он услышал перуанский дуэт, выступающий у рынка, — и влип. Ага. И теперь дня, а вернее ночи, не мог прожить без завораживающего голоса антары (4).

Особенно Гарри любил, и даже выучил наизусть, одно произведение индейского уличного дуэта — уайно из Айякучо: «Где ты встретил, о, путник, дона Сельо Медину, покинувшего свою любимую и одинокого? — Я встретил его на вершине горы возле святилищ — под снежной порошей и градом хотел он себя похоронить. — Спросил ли он тебя о своей любимой, из-за которой ему приходится принимать такие муки? — В его скорбных глазах даже слезы иссякли, в его сердце застыло страдание. Воют погребальные ветры, несущиеся неизвестно куда…»

Гарри, огорчённый и хмурый, бросающий недовольные взгляды на своего белобрысого преследователя, с королевским видом поглощающего шашлычки из морепродуктов, уже попросил у официантки счёт, как вдруг увидел, что перед рынком расставляют микрофоны и колонки его пропащие любимцы. Ну наконец-то! Сразу отлегло от ноющего сердца. Маленькому счастью музыки быть!

Минута — и в вечернее небо Брикстона, щедро подсвеченное городской иллюминацией, за чары которой не могли пробиться звёзды, полетели волшебные звуки перуанской флейты.

На антаре, украшенной национальными узорами, играл младший из индейцев-музыкантов — смуглый и высокий, полноватый, но очень красивый юноша с длинными блестящими, цвета воронова крыла волосами, кажется, лет шестнадцати, не старше, одетый во вполне цивильные модные джинсы и грубого полотна безрукавку с кожаной бахромой, расшитую бусинами и разноцветными лентами. Вместо ремня — широкий замшевый пояс с меховыми карманами, на ногах — настоящие мокасины, на голове — подоткнутое за шнурок длинное бело-серое птичье перо, на шее — ожерелье из странного вида палочек, косточек и клыков. Играл он, если опираться на сомнительные музыкальные познания Поттера, просто виртуозно. С каждым новым колдовским звуком, льющимся из «обоймы» тростниковой флейты, Гарри всё глубже погружался в сладостную тоску и светлую грусть, рвущую душу, начинал испытывать почти физическую привязанность к неповторимой красоте будто наяву встающих перед глазами предгорий, превращался в гордого кондора, свободно покачивающего крыльями на ветру. Даже почувствовал плотность воздушной опоры под упругими перьями, привычную всякой птице.