Перун

Высоко в вечереющем небе странно порхал какой-то огромный, белый не то мотылек, не то птица. Дальнозоркий Иван Степанович всмотрелся.

— А ведь это наш змей! — вдруг испуганно ахнул он. — Значит, либо упустил, либо оборвался… И достанется же теперь нам от Марьи Семеновны за нитки!.

XVIII СКАЗКА ПРО БОЛЬШОГО ПЕТУХА

«Гленкар» потянул и стал. Опытный пес отлично знал, что на мочежине перед ним целая стайка бекасов и что хозяин сделает сейчас один из своих великолепных дублетов, от которых всегда делается так весело на душе и вся жизнь представляется широким, солнечным, зеленым и пахучим праздником… Он осторожно покосился — хозяин с ружьем на плече, повесив голову и не обращая на него никакого внимания, шел лугами дальше. Это было очень редко, такое невнимание к делу, но это было неприятно всегда. «Гленкар» понял, что надо доложить. Одно мгновение он поколебался, а потом неслышной красной тенью понесся к хозяину, забежал вперед и, усиленно вертя хвостом, ласково посмотрел ему в глаза. Правда, Сергей Иванович и всегда понимал аннонс слабо — люди вообще часто бывают очень бестолковы, — и теперь он только рассеянно поласкал собаку и пошел дальше. Нетерпеливый «Гленкар» возмутился и, отлетев в сторону, сделал стойку так, впустую. Хозяин заметил на этот раз и приготовился. «Гленкар» быстро повел туда, к мочежине, до которой, однако, было не меньше полутораста шагов. Сергей Иванович недоумевал — что-то уж очень долго ведет…

— Э-э, врешь, старик! — с неудовольствием сказал он. — Это ты по утренним набродам, должно быть, ведешь… Стыдно, брат, брось!

И, закинув ружье за спину, он решительно повернул обратно. «Гленкаром» овладело отчаяние. Он понесся к мочежине, разогнало всех бекасов, но и этого хозяин не заметил. Тогда «Гленкар» спорол дупеля, спорол коростеля и с лаем стал гоняться за жаворонком.

— Да ты что, сбесился, что-ли? — удивился хозяин. — Иди назад…

«Гленкар», полный мрачного отчаяния, уныло повесив уши и хвост, поплелся за хозяином. Все в жизни опротивело ему…

Не лучше было и на душе хозяина. Он не видел и не слышал ничего, — ни широкой, зеленой поймы, где так пряно пахло то старым листом, то болотом, то стогами, ни любимого им леса, синей тучей затянувшего все горизонты, ни горя любимой собаки… Он видел только одно: тонкий овал склоненного милого лица, всю эту закованную в черную рясу стройную девичью фигуру, это едва уловимое мерцание длинных ресниц, закрывших прелестные глаза и — старинную, крепкую монастырскую стену, о которую безнадежно бились теперь волны его жизни. И черная мантия монахини, как холодная ночь, окутала собой весь солнечный, привольный мир…

Об охоте он и не думал. В нем жила смутная надежда, что он как-нибудь, хоть издали, хоть на миг один, хоть глазами только скажет ей, как безгранично он любит ее. И было немножко жутко: а вдруг заметят это другие? Он стал так часто бывать в этой стороне…

Даже не выстрелив ни разу, дошел он до монастырского парома. Шураль, молча, чуть позванивая своими веригами, перевез его на ту сторону и он берегом пошел в монастырские пожни, где в изобилии водились тетерева. «Гленкар» оживился, сунулся без спроса в мелоча, быстро отыскал выводок, — уже большие, сильные, бегут… — но Сергей Иванович опять не обратил на него ни малейшего внимания. Полный злобы на непонятное, полный отчаяния, «Гленкар» взорвал выводок. Гром крыльев заставил Сергее Ивановича встрепенуться и схватиться за ружье. Один молодой черныш с нарядным белым подхвостьем и с красными бровями нарвался на него, от первого выстрела колом пошел вверх, а от второго, сложив вдруг крылья, красиво упал в густой ягодник, где они только что кормились. Сергей Иванович рассеянно полюбовался нарядной птицей, положил ее в сумку и, побранив «Гленкара» за сорванный выводок, приказал ему снова идти у ноги…

И вдруг Сергей Иванович окаменел: на опушке молодого березняка, в десяти шагах от него, с небольшим кузовком в руках, из которого теперь сыпались на траву грибы, в черном платочке, испуганная, прекрасная, стояла — Нина!.. Что делать? Бежать? Поклониться и пройти?.. Сказать разом все, а там будь что будет?.. У него закружилась голова… А чрез полянку сияли на него милые, голубые звезды, испуганные и — Боже мой, да не сон ли это?! — как будто зовущие!..

— Ау!.. — послышался на пожне свежий девичий голос.

— Ау!.. — отозвался ему другой, дальше.

Он понял, что, может быть, года не представится ему такого случая, что в эту минуту решается, может быть, вся его жизнь и он, не чувствуя себя, весь в горячем тумане, шагнул к ней. Она, точно защищаясь от удара, закрыла лицо руками.

— Простите… Не пугайтесь… — умоляюще сказал он. — Это, конечно, страшная дерзость с моей стороны… кощунство… но я не могу больше молчать… Я… измучен… Я люблю вас безумно… Я без вас умру…

— Ау! — раздалось в перелеске.

— Ау! — отозвалось дальше.

— Боже мой!.. — прошептала она и, собрав силы, крикнула: — Ау!.. Уйдите, уйдите, уйдите… — зашептала она, сжимая его руки и не пуская его. — Это ужасно… Уйдите…