Первая формула [litres]

Элойн потеребила меня за волосы и вдруг сильно дернула за прядь.

– За что? – сморщился я.

– Ты уходишь от вопросов. Ведь просила не умничать! Похоже, от дурных привычек избавляться чертовски сложно.

Я благоразумно промолчал, иначе она сочла бы меня либо за напыщенного умника, либо за упрямца.

Элойн продолжала перебирать мои волосы:

– Никто не запрещает тебе вспоминать о своей потере. История историей, а жизнь – жизнью. – Она притянула меня к груди. – Можешь поплакать, и никаких сегодня больше горящих свечек.

Откуда влага на моих глазах? Не вытер лицо после дождя?

Если Элойн и заметила несколько капель, скатившихся по моим щекам, то вида не подала. Она долго держала меня в объятиях. Помню ее нежный шепот – закрой глаза, поспи…

Хороший совет. Отчего бы к нему не прислушаться?

Я уснул.

22 Черная бочка

Наконец спит… Вот и хорошо. Элойн бесшумно поднимается и делает несколько скользящих шагов от кровати и мерцающего посоха. Времени у нее немного, и она быстро выскальзывает из «Трех сказаний». На улице тепло, луна спряталась за облаками. На время горькая правда истории сказителя и ее собственная ложь остаются позади.

Элойн бежит по булыжной мостовой, избегая тусклых отблесков свечей, горящих в окнах домов. Старается ступать в лужицы темноты – прятаться ей не привыкать. Редкие прохожие ее не замечают, и она сворачивает в тот самый переулок, по которому убегала от пастырей.

Останавливаться нельзя – опасно. Элойн ищет нечто древнее, словно первый вдох созданного Брамом человека, и почти наверняка способное ее убить.

Ищет Песнь.

Песнь, которая сама по себе история и об истории повествует. Песнь, породившая все прочие песни. Если она найдет Песнь – наверняка споет ее в честь окончания своего долгого странствия.

Элойн сильно задержалась – в Карчетте уже гасят огни. Люди ложатся спать. А вот ей сегодня ночью приклонить голову вряд ли удастся. По темному переулку она продвигается с уверенностью уличной кошки, идущей знакомой дорогой. В узких переулках и укромных уголках городов хранятся темные секреты. Днем эти места вполне респектабельны и хорошо ухожены, однако по ночам здесь открываются тайники, от которых стоит держаться подальше. К одному из них Элойн и направляется. Там она найдет частицу искомого, однако придется отдать взамен нечто равноценное.

Хотя продавец может запросить и более дорогую цену…

Уж таков этот мир, и Элойн его правила известны.

– Нет! – эхом доносится из темноты.

Голос негромкий, отрывистый и в то же время пронзительный. Элойн знакома тайная магия отрицания – она устанавливает границы, которые, впрочем, не все видят и далеко не все чтят.

Элойн бежит вперед, касаясь рукой закрепленного на бедре тонкого металлического лезвия. Мостовая здесь неровная – ее еще не утоптали тысячи ног, и кое-где булыжники предательски выступают. Спотыкаясь, она не обращает внимания на боль в ушибленных пальцах – нет времени.

С фасада здания, к которому стремится Элойн, свисает масляная лампа под латунным колпаком, и слабый свет падает на мужчину. Похоже, между ним и каменной стеной зажата женщина. Мужчина грубо хватает ее за юбку.

Элойн стискивает зубы. Так и впилась бы ими в шею подонка, но горячиться не следует. Надо быть холодной и рассудительной. Она замедляет шаг и идет как можно тише, переступая с пятки на носок. Икры ноют от непривычных движений, зато ее не слышно. Рука Элойн скользит под юбку, к кожаному ремешку на левом бедре.

Она уже близко. Молодая женщина ее видит, однако не издает ни звука, чтобы не насторожить мужчину.

Тот что-то тихо бормочет. Слов не слышно – ничего страшного: его тон говорит сам за себя. В нем желание, гнев и оскорбленное самолюбие.

Пальцы Элойн смыкаются на рукоятке ножа, и она вытягивает оружие из крепления.

Еще полшага.

Масляная лампа раскачивается под порывом ветра, скрипит, словно возмущена разыгрывающейся на улице сценой.

Женщина бросает отчаянный взгляд на Элойн, и спина насильника вдруг напрягается.

Он резко оборачивается.

Элойн выхватывает нож. Золотистые блики лампы не отражаются от лезвия, словно оружие их отвергает. Все же нож источает собственное бледное сияние матового стекла и звездного света. Роговая рукоять удобно лежит в ладони, словно сделана специально для Элойн. Длины клинка вполне хватит, чтобы пронзить чье-то сердце, однако цель у нее другая.

Она прыгает вперед.

Глаза мужчины расширяются, будто у кролика, заметившего волка, однако он даже не успевает вскрикнуть: Элойн уже стоит с ним лицом к лицу.

Она прижимает насильника к каменной стене, приставив нож к его шее. Лезвие слегка подрагивает от толчков проходящей через артерию крови, однако на коже мужчины пока ни царапинки.

Он не стар, хотя дрожащей рядом с ним девушке годится в отцы. Гладко выбрит, смугл, как все этайнианцы. Виски припорошены сединой – пожалуй, не по возрасту. Фигура худощавая, как у дикого лиса, да и черты лица лисьи. Настороженный взгляд, острый подбородок, холодные и жестокие глаза, сверкающие в свете масляной лампы нечеловеческим золотистым блеском.