Так шла работа Думы, как революционного органа. Губернаторы доносили, что если Дума продлится, то они за порядок отвечать не в состоянии. Эту работу Думы ценили и сами революционные силы. У Винавера в его «Истории Выборгского воззвания» приведена курьезная сценка. После подписания воззвания кадетские главари встретились с лидерами социалистов-революционеров и социал-демократов; кадеты были потрясены, услышав, как социал-демократы и эсеры, до тех пор поносившие Думу и кадетскую тактику, их теперь восхваляли. «Пламя горячего восторга вспыхивало в очах Чернова, когда он упоминал одно имя 1-й Думы; каскад звонких фраз воскрешал перед глазами слушателей ее добродетели и т. п.». «Все это было слишком… неожиданно, – пишет Винавер, – чтобы могло быть оставлено без ответа…» И ответ последовал. «Особенно удачна была исполненная едкого сарказма речь В. Гессена, которая напомнила Чернову весьма недавнее прошлое и остроумно изображала наше изумление по поводу столь внезапного совращения столь закоренелых еретиков». Чему дивился Винавер? Левые партии были последовательны. Если задачей Думы, как они полагали, было не укрепление нового строя и проведение полезных для России реформ, а усиление революционного настроения; если Думу хвалили за то, что она этой цели служила, и кадетов такая похвала не смущала, то почему они удивлялись, что в свое время революционные депутаты все-таки кадетов разносили? Ведь этот иногда притворный разнос служил той же цели, ради которой кадетов хвалили теперь. Это были только разные стороны одной и той же политики, усиливавшей в стране недовольство.
Но если Дума сознательно к этому результату вела, то позволительно спросить себя: как она себе представляла дальнейшее? Чего поднятием революционного настроения она хотела добиться?
Ответ дать нетрудно. Правительству Дума не верила и против него ставила ставку на Ахеронт. К нему, к загадочным народным низам левые депутаты апеллировали с думской трибуны. Революционные элементы казались разлиты повсюду. Они были в крестьянской среде, давно справедливо недовольной своим положением, уверенной в том, что земли помещиков должны к ним отойти; деревня была страшна уверенностью в этой своей правоте, привычкой действовать массой, скопом, толпой (бесправная личность и самоуправная толпа, говорил про нее Н.Н. Львов в 3-й Думе), отсутствием правительственной власти в деревне. Умелой демагогии в роде Щербака успех в ней был обеспечен если ненадолго, то накоротке; 1902 и 1905 годы показали, что можно сделать с деревней. Еще более революционных элементов было в рабочей среде, где давно самоотверженно и настойчиво работали революционные агитаторы, где недовольство своим экономическим положением было легко направить на власть. На фабриках забастовки было вызвать нетрудно; энергичное и агрессивное меньшинство сильнее пассивного большинства. Правда, массы не знали сами, чего им ждать от революции; они рассуждали, как тот хохол, который мечтал «стать Царем, чтобы украсть 100 рублей и убежать». Но агитаторам казалось самым важн^1М всколыхнуть эту массу; остальное пойдет по инерции: аграрные погромы и всеобщие забастовки были излюбленными приемами этого времени. У правительства оставалось единственным ресурсом против них – военная сила. Но так ли она надежна? И в ней велась пропаганда. Аладьин многозначительно предсказывал: наступило время, когда «оружие армии склонится перед народным представительством». Погромы в деревне, забастовки в городе, вооруженное восстание, а в результате – падение испугавшейся власти, Временное правительство, которое созовет хозяина русской земли – Учредительное собрание, – вот та программа, которая была намечена, но не доведена до конца в 1905 году. Она была полностью, с неоспоримым успехом проведена в 1917 году. С этой программой все левые партии были согласны. Сюрпризы и разочарования должны были начаться только потом. А пока оставалось всем вместе волновать Ахеронт, к его пониманиям, вкусу, развитию приспосабливать действия Думы. Было что-то глубоко прискорбное и унизительное в том, что кадеты – элита страны, сливки русской общественности, препрославленная 1-я Дума, впервые получив в свои руки долю реальной государственной власти, променяла ее на то, чтобы соблазнять и поднимать Ахеронт, подлаживаться под его понимание, искать в нем поддержки и одобрения, говорила его языком и поплелась в хвосте за демагогией. Но, выбрав эту дорогу, она иначе поступать не могла.