Первая Государственная дума. От самодержавия к парламентской монархии. 27 апреля – 8 июля 1906 г.

Так, еще в 1921 году, в «Трех попытках», он утверждал: «Было два центра переговоров о кабинете думского большинства. Первый был при дворе; второй в министерстве. Только первая инициатива, принадлежавшая Трепову, была серьезна. Прямое обращение ко мне Трепова и было началом переговоров. Наше свидание, о котором я рассказал подробно в «Речи», было секретным, и некоторое время тайна его сохранялась. Я догадываюсь, что именно результатом нашей беседы была передача дальнейших переговоров в руки нескольких министров и т. д.».

От этой догадки он не отказался даже теперь, когда мемуарная литература многое выяснила. Свой вывод, о связи треповских разговоров с позднейшим вступлением в дело министров, он подтвердил в «Русских записках» такими словами: «С легкой руки Трепова «дилетантские разговоры» о министерстве продолжались – по прямому поручению Государя. Я тогда не ожидал, что мой разговор с Треповым так скоро дойдет до царского слуха, и не связывал именно этого разговора с последовавшими фактами. Из них первым до меня дошло приглашение С.А. Муромцева встретиться у него дома с Ермоловым и т. д.».

Итак, не только теперь, но и раньше в «Трех попытках», т. е. в 1921 году, Милюков был уверен, что те переговоры с министрами, которые велись уже по поручению Государя, были результатом его первого свидания с Треповым. Между тем мемуары А. Извольского и гр. Коковцева делают ясным, что это совершенная ошибка. А от нее ошибочная оценка всего того, что происходило. Как начались переговоры «с министрами», мы знаем из воспоминаний Извольского. Они с несомненностью устанавливают, что о действиях Трепова никому из министров ничего не было в то время известно. Две инициативы, о которых говорит Милюков, были не только самостоятельны и независимы, но по характеру совершенно различны и исключали друг друга. Но обе были секретны, и Милюкову, который был причастен к обеим, могло показаться, что вторые переговоры только продолжение первых. Это не только фактическая ошибка, которую он повторяет сейчас; это недоразумение, в котором, несомненно, он пребывал и тогда. И для вторых переговоров это недоразумение было печально. Благодаря ему Милюков не оценил значения их и занял позицию, которая не оправдывалась положением дела.

Другим заблуждением Милюкова, тесно связанным с этим, была его уверенность, будто только инициатива Трепова была чем-то «серьезным». Напротив, именно она серьезной не была и быть не могла.

Как начались эти курьезные переговоры? На это есть красочное указание в воспоминаниях Гессена. Вот как он описал их начало: «Посредником в этих переговорах был загадочный субъект; постоянными гостями в редакции «Речи» были тогда иностранные газетные корреспонденты, ежедневно появлявшиеся, чтобы ориентироваться в политической обстановке и обменяться мнениями. Наиболее активным и юрким среди них был некто Ламарк, не внушавший к себе доверия (совсем враждебно относился к нему Ганфман, так как он был подозрительно близок и к бюрократическим кругам). Ламарк явился к Петрункевичу с предложением встретиться с Треповым, но тот категорически отказался, считая, что не имеет права входить в переговоры с представителями правительства без разрешения партии. Это нисколько не помешало Ламарку явиться вторично с приглашением пожаловать в ресторан Кюба, где Трепов уже ждет. «Как ждет? Я ведь вам ясно сказал, что отказываюсь от свидания с ним». – «Так я и передал Трепову, – невозмутимо ответил шустрый посредник, – а он все же просить вас пожаловать к Кюба». Конечно, этот маклерский трюк не удался, после чего Ламарк обратился к Милюкову, который приглашение принял».

Участие в организации переговоров «юркого журналиста», носившего, по иронии судьбы, имя Ламарка, т. е. имя того знаменитого друга Мирабо, который первый устроил переговоры его с королем, само по себе совершенно понятно. Трепов был далек от мира общественности. На переговоры с ним пошли бы не все, что показал пример Петрункевича. Трепову были нужны посредники, в лице не столько серьезных, сколько юрких людей. Кто скажет теперь, не в головах ли этих посредников родилась и самая мысль о свидании, как матримониальные планы часто рождаются в головах именно свах?

Такую роль Ламарка подтверждает и Милюков в своих «Воспоминаниях» («Русские записки», июль). Он говорит при этом, что, соглашаясь на разговоры с Треповым, он, Милюков, «не имел ясного представления о близости Трепова к Государю» («Русские записки», июль). Признаюсь, что я этому заявлению удивляюсь и склонен считать его самовнушением позднейшего времени. Кто же не знал в 1906 году о положении Трепова? А если бы каким-то чудом Милюков один его не знал, то зачем бы он пошел с ним разговаривать? Но важно не это, тем более что позднее Милюков влияние Трепова в переговорах даже преувеличивал; важнее другое: какое действительно отношение к этой инициативе Трепова имел Государь?