Первая Государственная дума. От самодержавия к парламентской монархии. 27 апреля – 8 июля 1906 г.

А с другой стороны, Дума не была всей законодательной властью; ее законодательная инициатива могла до Государя и не дойти, если бы она не была Государственным советом одобрена. Поэтому, когда Милюков писал, что Дума изложила программу, «подлежащую немедленному осуществлению в учреждении, имеющем право осуществлять», он извращал конституцию. Безусловное право Дума имела только нежелательный законопроект отвергать; право же осуществлять то, что ей было угодно, ей одной дано не было. Публицисты могут писать, что им хочется, и сознательно вводить читателей в заблуждение. Милюков мог написать, что если дело уврачевания зол русской жизни и затянется, то «важно создать убеждение, что дело будет, во всяком случае, сделано»[43]. Но такие словесные преувеличения привилегия прессы. Адрес же был делом ответственным и серьезным государственного учреждения; в нем «очковтирательство» было недопустимо.

Следы этого «очковтирательства» или незнания своих полномочий сказываются в терминологии этой части думского адреса. Так, например, в адресе говорится: «Дума внесет на утверждение Вашего Величества закон о народном представительстве, основанный согласно единодушно проявленной воле народа, на началах всеобщего избирательного права».

Где же в этой фразе права верхней палаты? Законопроект представляется на утверждение Государю только в том случае, если он одобрен второй палатой и подносится исключительно ее председателем (с. 113 Основных законов). Что сказала бы Дума, если бы такую же формулу употребил Государственный совет для проектов своей инициативы? А по конституции права их равны.

Этот пример не единственный. Дума «явится выразительницей стремлений всего населения в тот день, когда постановит закон об отмене смертной казни навсегда». Постановлять «закон» Дума не вправе.

Затем заявление, не считающееся уже ни с Государственным советом, ни с самим Государем, как Верховным Вождем армии: «Государственная дума озаботится укреплением в армии и флоте начал справедливости и права». Как при наличии 96-й статьи Основных законов может Дума это сделать, не выйдя за пределы своей компетенции?

Если бы так выражались на митингах или если бы это говорили темные люди – это можно было бы объяснить их конституционным невежеством. Но адрес писали первоклассные юристы, которые понимали, что делали. Такие словоупотребления были сознательным проявлением захватной политики. Дума «конституции» не признавала, считала Государственный совет подлежащим уничтожению, в себе видела и всю законодательную власть, и суверенную волю народа и это свое антиконституционное понимание явочным порядком проводила в адрес Государю. Такая тактика, конечно, на пользу конституции идти не могла.

Но если так, то зачем все-таки была изложена деловая программа? Кадеты нашли объяснение. Нм будто бы пришлось сделать это против желания потому, что тронная речь была неправильна и говорила не то, что должна была сказать. «Программу очередной деятельности Думы, – писал Милюков 3 мая, – должна бы была дать тронная речь, но для этого нужно было бы, чтобы она опиралась на министерство, пользующееся доверием страны (?). На деле министерство висит в воздухе; поэтому оно только и могло выйти к Думе с пустыми руками. Программу дает теперь сама Дума; народные представители исполняют обязанность, не исполненную министерством. Это только естественно и, конечно, желательно».

Это курьезное рассуждение; но чего в нем больше: «недоразумения» или «тактики»?