Первая Государственная дума. От самодержавия к парламентской монархии. 27 апреля – 8 июля 1906 г.

Этот вопрос был испытанием государственной зрелости Думы. Позицию революционеров было нетрудно предвидеть. Бороться с революционной стихией они не хотели. Для них она была «воля народа». Конституция 1906 года была лишь насилием; революционеры ждали с радостью и надеждой падения государственной власти и полного торжества революции.

Но как на этот вопрос отвечала та конституционная партия, которая через немного недель поведет негласно переговоры о создании кадетского министерства, т. е. о том, чтобы ей стать правительством не революции, как в 1917 году, а правительством законного Государя? Дума, которая была частью государственной власти (Муромцев утверждал даже, будто она часть правительства), имела ли право безучастно смотреть, как разнуздавшийся Ахеронт старался добить конституцию?

Кадетская партия должна была понять, что она отличается и от представителей старого строя, и от революции. Он нее и ждали нового слова. Чтобы его сказать, надо было иметь определенность и мужество. «По тактическим соображениям» у кадетов не оказалось ни того ни другого. Они должны были стать на защиту правового порядка против революционных насилий. Одновременно с этим они должны были вводить правовые начала в оборонительные действия власти. Это были две стороны одной и той же политики. Изменить приемы государственной власти было возможно. Некоторые одиозные полномочия властей можно было сразу и совсем уничтожить; другие поставить под судебный контроль; установить ответственность за превышение власти. Но Дума, требуя от правительства подчинения законам и праву, должна была его поддержать в принципиальной борьбе против революционных насилий. Без этого ее протесты и обличения были бы не актами государственной власти, а только помощью революции.

Ни тогда, ни после Дума сделать этого не захотела. Что ответил Кокошкин на трагическую альтернативу правительства? «Если закон неудовлетворителен, – отвечает он министерству, – его нельзя сохранять… Он не должен существовать ни единой минуты…»

Какой «государственный смысл» в этой «риторике»? К кому она обращалась? Министерство законов не могло само ни изменить, ни отменить. Для этого было нужно согласие Думы; мы увидим потом, что с изменением этих законов Дума вовсе не торопилась. А пока новых законов не было создано, а старые не были отменены, что же должно было делать правительство перед лицом будущего Ахеронта?

Этот вопрос много раз перед Думой ставился позже. Его поднимал Столыпин своим знаменитым примером о кремневом ружье; Дума смеялась; но ведь можно смеяться и над протянутым пальцем. Ответ всегда давался один: управляйте без исключительных положений. Кокошкин 13 мая ссылался на пример Швейцарии и Северо-Американских Штатов, в которых исключительных положений не существует.

Это как будто убедительно; но, во-первых, там и без исключительных положений власть не бессильна. Пройдет около месяца, и по вопросу о праве собраний тот же Кокошкин будет разъяснять Ковалевскому, какими полномочиями для защиты порядка облечена в Англии административная власть! А во-вторых, в тех странах, на которые ссылался Кокошкин, в то время не было гражданской войны, а зато было воспитано уважение и к закону, и к праву; либеральные партии там не боялись сказать, что государственная власть затем и существует, чтобы силой своего аппарата охранять установленный законом порядок от покушений на него во имя якобы воли народа.