Первая Государственная дума. От самодержавия к парламентской монархии. 27 апреля – 8 июля 1906 г.

И в то же время по существу она не привела ни к чему. Сами члены Думы это с горечью признавали. Никакому беззаконию они не помешали; никого не спасли. Но что еще хуже, своей системой пользования правом запроса они убили к нему интерес и в прессе, и в самой Думе. Очень скоро Дума начала бороться с запросами; стала придумывать ограничения, чтобы от них избавляться; стала сдавать их без прений в комиссию, назначать для их обсуждения особые дни, а позднее даже часы. При переходе к их обсуждению зала стала пустеть. Все поняли, что запросы, как их Дума поставила, стали напрасной тратой времени.

Конечно, за эту неудачу кадеты винили прежде всего конституцию. Можно удивляться мелочности причин, которые, по мнению Думы, приводили к такому последствию. Неудачу запросов приписывали тому, что по конституции права депутатов чересчур ограничены. Дума-де могла запрашивать только о «незакономерных» действиях власти; министерству давали слишком длинный (месячный) срок на ответ; наконец, запрос мог исходить только от Думы, а не от отдельных депутатов. Права их этим оказались умалены; Дума могла запрос отклонить, не передавая его министерству, и т. д.

Смешно вспомнить эти и подобные обвинения. На основании опыта можно сказать, что, когда запрос возбуждал интерес, правительство месячного срока не выжидало, отвечало иногда даже раньше, чем был принят запрос. За узкое понимание слова «закономерность» оно не пряталось. Наконец, ни один парламент и не обязан тратить время на выслушивание интерпелляции, если он этого не желает. Во Франции интерпеллировать может любой депутат; но день для выслушивания интерпелляции без прений назначает парламент, и этим путем она может быть сразу отклонена. Любопытно, кроме того, что статьи о запросах не были забронированы Основными законами и что, хотя попутно были делаемы указания на желательность изменения некоторых относящихся к запросу статей, никто на себя законодательной инициативы на это не взял.

Главный упрек, который делался нашим запросам, был тот, что они были без санкции; оттого они будто бы были бесплодны и интерес к ним иссяк. Этот упрек характерен.

Санкций для запросов действительно не было; ст. 60 указывала одну возможность, а именно доведение разногласия Думы с министрами до Государя. Но эта статья, перенесенная из булыгинской совещательной Думы, никогда не применялась; она не совмещалась с ролью Монарха в конституционной стране.

Но какую вообще санкцию можно было бы дать? Нельзя было, конечно, предоставить Думе право отменять постановления, которые она осуждала. Это было бы недопустимой анархией. Оставалось одно – отставка министра при его осуждении Думой. При конституции парламентарной этого незачем постановлять; это само собой разумелось бы. Если же парламентаризма у нас не было, то подобная санкция для одного запроса была бы непоследовательностью и даже уродством. А парламентаризм вводится в конституцию не особым законом, а практикой, нравами. Введение в нашу конституцию права запроса фактически открывало и у нас для установления парламентаризма дорогу, могло к нему привести, если бы только Дума умела этой дорогой воспользоваться.

Дума жаловалась на недостаток своих прав и не хотела оценить, какое громадное право ей было дано. Запрос, т. е. право публично обличать незакономерное действие власти и требовать по нему у правительства объяснения, сам по себе менял атмосферу страны. Недаром ни один абсолютизм этого не допускал: ни Самодержавие, ни большевизм, ни теперешние тоталитарные государства. Если они и поощряют то, что так живописно называют теперь «самокритикой», то только в направлении и пределах властью предписанных и соответствующих «видам правительства». Пока у Думы оставался запрос и запрос был свободен, общественность для борьбы с властью сохраняла «оружие». Но этого мало. На обязанности правительства лежало на запрос давать «объяснения». В каком-то указе Петра Великого было предписано сенаторам публично формулировать свое мнение, дабы, как откровенно выражался указ, «каждого дурость всем явлена была». Это же вменялось сейчас и в долг власти. Русский парламент имел возможность перед лицом всего общества, и друзей и врагов, показать свое преимущество над правительством, большую верность своего понимания. Разница между старым порядком и тем, который был теперь конституцией установлен, была не менее разительна, чем между дореформенным, приказным судом и состязательным, гласным процессом. Правду надолго скрыть было нельзя, а говорить публично неправду министерству было опасно. Так постепенно фактически открывалась дорога к ответственности министерства перед парламентом. Вот какое оружие было Думе дано.