Первая Государственная дума. От самодержавия к парламентской монархии. 27 апреля – 8 июля 1906 г.

При остром малоземелье в стране этого нельзя дожидаться. Тогда экстренные меры оправданны. При войне реквизируют и движимое имущество, и квартиры; вводят хлебные карточки, запрещают за столом лишние блюда. Все эти меры тогда бывают понятны. Но без необходимости они же показались бы необъяснимым насилием. В России этой необходимости не было. Смешно было говорить в ней об остром малоземелье. В ней были еще громадные, неиспользованные запасы земель; на них нужно было поощрять расселение, внутреннюю колонизацию. Более легкий захват соседних помещичьих земель, разрушение культурных хозяйств – было бы отвлечением от этой политики.

Ссылки кадетов на послевоенное законодательство Европы поучительны с другой стороны. Изучение этого законодательства показывает, что и в Европе причиной многих аграрных мер была только политика. Это ярко проявлялось при возникновении новых государств, где крупное землевладение оказывалось в руках национальных меньшинств. Отчуждение всех крупных хозяйств под покровом аграрной реформы было там скрытой национальной борьбой. В других случаях, при образовании демократических государств на развалинах прежних центральных империй, борьба с крупным землевладением была последствием совершившейся социальной революции, добиванием старых социальных врагов. Это и определяло специфический характер послевоенного аграрного законодательства в Европе. Кадетская аграрная реформа без надобности вдохновлялась такой же революционной идеологией. Ее можно было бы понять и оправдать как начало социальной революции и попытку уничтожить в России вчерашний правящий класс; но это не могло быть задачей либерализма в России. А кадеты, бессознательно служа этой цели, представляли свою реформу только как аграрную меру, направленную на благо всего государства. Это было облечением революционных стремлений в якобы правовые и безобидные формы. В этой лжи и был основной грех кадетской тактики.

Остановлюсь теперь не на органических реформах, разрешение которых оказалось Думе не по плечу, а на несравненно более легкой задаче: на попытках устранения отдельного зла, ни с какими общими реформами не связанного. Самым характерным примером этого была борьба Думы со смертной казнью.

Закон об отмене ее, в отличие от большинства других думских законопроектов, успел дойти до конца и был Думой вотирован в особом спешном порядке. Дума этим законом очень гордилась. Им она уже тогда «перегоняла» Европу. Но нетрудно увидеть, что даже этого простого закона Дума благополучно провести не сумела.

Смертная казнь во всем мире имеет принципиальных противников. Если бы дело шло только о «декларации», о том, чтобы дать миру пример, можно было бы этот вопрос ставить абстрактно, как «принцип». Но это значило бы закрыть глаза на Россию. Для России дело было уже не в принципе. В ней смертная казнь сделалась повседневным явлением, применялась в возмутительной по несправедливости форме, и надо было бороться с нею практически, прежде чем давать миру уроки теории.

Чем в то время вызывалось у нас неслыханное до появления «большевиков» обилие казней? Не свирепостью наших судов или нашего Уголовного кодекса. Напротив. Они были мягче других. Казни назначались лишь потому, что ст. 18 исключительных положений, которые были введены почти повсеместно, давала право административным властям изъять любое дело из ведения общих судов и передать его военным судам для суждения по законам военного времени. Здесь были два типичных для России греха. Был, во-первых, недопустимый в правовом государстве произвол администрации; подсудность дел определялась не свойством преступления, даже не личностью подсудимого, а усмотрением административной власти для каждого отдельного случая. А во-вторых, приказ судить преступление, совершенное гражданским лицом в мирное время, военным судом по страшным законам военного времени было прямым злоупотреблением власти, извращением понятия «военного времени». Не от Думы зависело «исключительные положения» снять; это было прерогативой Монарха (ст. 15 Основных законов). Не от Думы зависела строгость военных судов и военных законов; это была область «особого военного законодательства», из ведения Думы изъятого (ст. 96, 97 Основных законов). Зато Дума была компетентна собственной инициативой изменить Положение об охране и кровавую ст. 18 упразднить; негодности исключительных положений никто не отрицал. Здесь был легальный путь, перед Думой открытый; путь настолько простой и бесспорный, что по нему можно было действительно пройти ускоренным темпом.