Первая Государственная дума. От самодержавия к парламентской монархии. 27 апреля – 8 июля 1906 г.

От него 30 июня выступил товарищ министра сенатор Соллертинский. Если отнестись к его словам без предвзятости, нужно будет признать, что Министерство юстиции сделало все, что могло по конституции сделать. Соллертинский печальный факт подтвердил. «Как ни узки, – говорил он, – полномочия мировых судей и прокурора, сводящиеся почти исключительно к формальной проверке документальной правильности заключения, нужно сознаться, что и эти полномочия имеют свою печальную историю, лишний раз устанавливающую, что отдельные законоположения, не согласованные с общим политическим режимом, нежизнеспособны… Эти законоположения, начертанные в судебных уставах 1864 года, за 42 года захирели, омертвели и успели забыться так основательно, что когда столичные мировые судьи, спустя 40 лет после открытая столичных мировых учреждений, вспоминали о существовании этих статей, то появление их в местах заключения произвело некоторый переполох; переполох не только среди начальников тюремных мест, не видевших дотоле мировых судей у себя, но и среди прокурорского надзора, поспешившего отозваться на это самым ограничительным толкованием этих полномочий, а значит, и своих собственных. Прокурор Петербургской судебной палаты сообщил в порядке надзора относящееся сюда определение мировых судей в соединенное присутствие Правительствующего сената. Мало того, я должен сказать, что сам Правительствующий сенат в соединенном присутствии, отменив своим определением 8 июня некоторые подробности общего определения съезда мировых судей, признал вопрос о пределах права посещения мировыми судьями мест заключения вопросом настолько новым в судебной практике, что постановил передать его на рассмотрение общего собрания Правительствующего сената».

Вот что по рутине происходило в столице, в прокуратуре Петербургской палаты и в Сенате – на втором месяце управления Щегловитова. Что же сделал новый министр, когда про это узнал? «Прежде чем состоялось постановление общего собрания Сената, – говорил Соллертинский, – прежде чем состоялось даже такое постановление соединенного присутствия (т. е. раньше 8 июня), министр юстиции, идя навстречу назревшей потребности восстановления основных начал судебной реформы 20 ноября, отменил распоряжение прокурора Петербургской палаты как неправильное и предписал ему немедленно уведомить начальников мест заключения о том, что мировые судьи имеют право беспрепятственно входить в места содержания заключенных, и одновременно предписал циркулярно прокурорам окружных судов проверять немедленно лично или через своих товарищей правильность задержания арестантов и впредь неуклонно исполнять ст. 10 Уст. Уголовного суда. В отношении начальников мест заключения, по нерадивости допустивших продление срока, возбуждено министром юстиции дисциплинарное производство».

Что мог сделать большого министр юстиции? В решительности, с которой он выступил на защиту судебных уставов, сказался прежний, настоящий Щегловитов, пока он не превратился во врага и конституции и независимости судебных установлений и не стал одним из лидеров реакции. Но в тот момент он был на высоте. Назидательно и правдиво и указание Соллертинского, как «умирают» законы, не согласованные с общим политическим строем. Разве он был не прав? Ведь в ту пору, когда Александр III приказывал уничтожить мировых судей, «как вредных», когда Катков называл судебные установления «судебной республикой», покушение прокурора учредить контроль за жандармами или мировых судей освобождать заключенных – повело бы к новому ограничению их полномочий. Разве друзья судебных уставов, как Д.Н. Набоков, не спасали устав тем, что бросали балласт? В России все знали, что реформы 60-х годов, начало нашего обновления, были остановлены именно тем, что они оказались «не согласованными с Самодержавием». Этим доводом несогласованности одинаково били и по суду и по земству. Потому-то и в «Освободительное Движение», с его кличем «Долой Самодержавие», включились не только революционеры со своими утопиями, но и либерализм, который хотел только развития «великих реформ». В 1906 году и был дан новый политический строй, новая «форма правления». С ней, а уже не с Самодержавием должны были отныне быть согласованы приемы управления. Очередь хиреть и умирать была за другими законами, даже раньше их формальной отмены.