Первая леди для Президента

А потом…потом Петр думал о том, что она не может всю жизнь провести одна, и ей нужен кто-то, кто будет заботиться о ней, нужен кто-то, кто любил бы ее и…их сына. Кто-то, кто мог бы ее защитить, как когда-то защищал ОН.

Это только его вина, что он…в свое время не плюнул на все и не приблизил ее к себе так, как хотел. Амбиции, карьера оказались важнее маленькой девочки с зелеными глазами и темными волосами. Девочки, в которой, оказывается, заключалось его счастье и смысл жизни. Единственной женщины, которую он когда-либо любил.

И он корчился в агонии. В агонии по той жизни, в которой отказал им обоим. От этой боли скручивало кишки и сдавливало грудину так, что сердце, казалось, вот-вот лопнет.

И он шел… он тащил эту сраную тележку с кирпичами, он думал о том, что после того, как напишет или не напишет эту гребаную маляву, его, на хер, прикончат.

И тогда все закончится. Эта боль. Эта агония, она перестанет жрать его душу, перестанет рвать ее на ошметки.

И это было, как удар в солнечное сплетение…это ощущение, словно он совершенно обезумел. Это ощущение, что она где-то рядом. Остановился и резко повернулся, а потом…потом просто полетел в пропасть или окончательно свихнулся. Потому что там, в почти пятидесяти метрах от него, по колено в снегу стояла ОНА. Сдернула платок, и ветер трепал ее волосы…а потом медленно опустилась на колени и протянула к нему дрожащие руки. И у него по щекам покатились слезы…он не знал, что они катятся, он просто вдруг ощутил, как замерзают скулы и как режет в глазах дребезжащий хрусталь.

Глава 9

Валя хотела устроить меня на фабрику, но с маленьким ребенком не взяли. Оформили декрет.

– Сволочи. Черт. И связи мои не помогли. Я и не туда, что у тебя мелкий совсем микроб. Ладно…Что-то придумаем. Я у Люськи возьму машинку, она все равно не шьет. Ты заказы сможешь на дом брать?

– Смогу. Я и подшить могу, и сама смоделировать. Меня мама научила.

– Молодец мама. Ты ей хоть пишешь?

– Все сложно…мамы нет уже давно. Точнее той, кого я считала мамой, а настоящая…она мне никогда матерью не была. Впрочем, и ее тоже нет.

Насколько отозвалась болью мысль о маме Наде, настолько же я ощутила волну презрения от мыслей о Людмиле.

Валя прищурилась, потом по плечу меня потрепала.

– Мать не та, кто родила. Это непреложная истина. Завтра к куму пойдешь. Я уже договорилась. Только оденешься поскромнее, волосы спрячешь. Я б такая, что еще и синяков бы подрисовала, и сыпь какую-то. А то он м*дак тот еще. На девок падкий.

– Нарисуем, что скажешь. Только пусть бы свидание разрешил.

– Давай, подруга. До завтра. Перед походом на зону ко мне зайдешь. Я тебя надоумлю, как и чего.

Я улыбнулась ей устало, ключ в дверь всунула и вдруг услыхала, как кто-то плачет. Пока Валя шла по коридору, я заглянула наверх, на лестницу, ведущую на чердак. Увидела Аню. Она сидела на корточках, спрятав лицо в колени, и плакала.

– Что случилось?

Молчит, только еще больше в колени зарылась и рюкзаком прикрылась.

– Ань!

Присела рядом с ней. Погладила по белокурой головке…а потом вдруг отпрянула, увидев, что ее длинные косички обрезаны наполовину.

– Кто это сделал? – строго спросила я.

– Не важно.

– Ну как не важно? Какая-то…трогала мою девочку, а мне не важно? А Лиза знает?

– Нет!

– Почему ты ей не сказала?

Молчит, на меня не смотрит.

– Кто и за что обрезали тебе волосы, Ань?

Внутри все сжимается от боли, сердце как будто сковырнули.

– Девочки…потому что я парту салфетками вытирала. Начали говорить, что я мажорка, что я…что я сучка богатенькая, и что таких, как я, надо убивать. Пенал отобрали…все, что ты купила, выпотрошили. Резинки новые забрали, карандаш. Вместо него свои сунули. Сказали, что мы поменялись.

Твари! Я похолодела от ярости, как будто кол вогнали под ребра, и от злости стало нечем дышать.

– Учительнице сказала?

– Нет… я не стукач. За это вообще темную могут сделать.

Черт! Черт! Они не приспособлены, они совсем…совсем не в такой школе учились. В их лицеях никогда бы никто и не посмел обидеть.

– Скажи мне, кто это, и мы разберемся.

– Не надо!

Наконец-то подняла заплаканное лицо, и у меня от жалости сердце сжалось. Как же она похожа на Петра. Как две капли воды. На Петра и на моего Льдинку.

– Надо. Ты понимаешь, один раз позволишь и навсегда останешься изгоем, навсегда будешь жертвой.

– У нас такого не было!

И на меня смотрит огромными синими глазами. Я рывком ее обняла и к себе прижала. Не представляю, что они сейчас переживают. После роскоши, после лицея для вип персон, после того как охрана по пятам и слуги. А теперь школа для детей зеков.

– Ты должна за себя постоять. Иначе это не прекратится. Или позволь, я схожу в школу.

– НЕТ! Я сама разберусь.

– А Лиза? Ты ей говорила?

– Нет…ей своих проблем хватает…Марин…а когда мы увидим папу?

Выдохнула и поцеловала ее в макушку.

– Скоро, моя хорошая. Очень скоро. Я над этим работаю. Увидишь обязательно. Идем домой. Ужинать будем. Я пельмени купила.

– Пельмениии, ураааа!