Первая леди для Президента

– Я люблю тебя, помнишь? Люблю до конца. До последнего вздоха. Моего вздоха. И ничто, и никогда не изменит мою любовь к тебе. Я чувствую твою боль, как свою, твою ненависть, как свою, твои страдания, как свои. Пожалей меня… перестань себя проклинать. Ты – смысл моей жизни. Я просто хочу быть с тобой, хочу любить тебя… хочу, чтоб ты любил меня так, как умеешь только ты.

(с) Черные Вороны 8. На дне. Ульяна Соболева

Я не рыдала и не плакала. Я просто смотрела в одну точку и чувствовала, как вокруг меня вращается проклятый мир, как он просто переворачивается на бешеной скорости, и у меня нет сил его остановить. Я падаю и падаю в бездну. Нет остановки этому падению, нет конца и края этим страданиям.

Она пришла ко мне поздно ночью, когда убралась полиция, причитающие соседи, тетя Валя с детьми. Маленькая Анечка села рядом и прислонилась к моей спине.

– Я их спрятала…

– Кого?

– Деньги. Этот Коля…еще давно как-то заходил к нам. Я со школы пришла, а он по коридору идет. С конца, и глаза бегают. Их квартиры там нет…мне тогда сразу подумалось, что он к нам лазил. Я тогда деньги и перепрятала. Они в ванной…под ванной за досточкой.

– Аняяяя!

Всхлипнула, обняла ее резко и разревелась. Сильно, навзрыд, целую ее макушку и плачу, как ненормальная. Дверь из спальни открылась, и заспанная Лизка выглянула.

– Вы чего тут? Марин…ты чего? С папой что-то?

Вскрикнула и побледнела. И так худая и прозрачная, стала еще белее.

– Нет-нет. Не с папой. Иди ко мне.

Она на пол рядом примостилась, и я обеих обнимаю и реву. Только сейчас поняла, что не за свидание испугалась, а вообще за них. Чем кормить? Как жить дальше?

– Ты меня ругать будешь?

– Нет, что ты…ты такая молодец. Такая…

Колян тогда обыскал квартиру, присмотрел – есть ли что. Скорее всего, видел шкатулку, наверняка, видел и вещи дорогие, и мое золото, которое исчезло. Не все…остальное лежало вместе с деньгами. Его то они и искали. Тогда его спугнул кто-то, а сегодня навел своих. Анечка молодец. Моя девочка.

– Почему мне не сказала?

– А я забыла.

С ума сойти. Она забыла. Дурочка моя маленькая. Зацеловала мордашку и Лизкины щеки, потом спать отправила. Мне еще есть готовить…На утро. И помнить не надо, что он любит…оно само. Руки делают, глаза наполнены уже другими слезами. Вспоминаю, как готовила в том доме…где Виолетта жила, и сын ее…Внутри всколыхнулось очередное понимание, какого страшного человека я люблю. Хладнокровного, жестокого, немного безумного в своей ледяной непоколебимости и резких решениях.

В голове запульсировали слова кума о том, как человека убил и в карцер сел. Поверила? Да, поверила. Он способен. На многие жуткие вещи, и они не знают, с кем на самом деле связались, и какого страшного и умного зверя держат в клетке.

Думать о самой встрече страшно, и я думаю о чем угодно, только не об этом моменте, когда…когда Айсберг может разорвать мне сердце в клочья, когда может вывернуть мне наизнанку кости и заставить орать от боли. Всего одним словом…да что там словом – молча.

До утра спать не могла. Слишком возбуждена, слишком в предвкушении. Глаза закрываю и силуэт его вижу вдалеке. С тачкой этой. Как будто две параллельные жизни. Одна, где он на красной ковровой дорожке в красивом костюме, окруженный охраной идет к трибуне, и вторая…вот эта в снегу, в нищете, в убогости и в презрении.

И в какой из них я люблю его больше…так странно, но мое сердце сжимается от адской любви именно сейчас, именно тогда, когда он вот такой. Нет, не близкий ко мне, не униженный, не более приближенный…Нет, Господи, нет. Он всегда далеко, всегда на своих ледяных скалах.

А…такой не сломленный, сильный, гранитный. Мощный, как та самая ледяная глыба, и я ощутила эту мощь даже там, где он стоял посреди снега. Заключенный, лишенный всего, даже имени. Некто без лица и фамилии. Но на него посмотришь, и мурашки по коже бегут.

Утро заставило вскочить с постели…И так жутко, так боязно, что я не такая как раньше, что я после родов…после месяцев лишений и слез, что на мне больше нет соблазнительной одежды, а на моем лице нет косметики, мое нижнее белье из простого хлопка, а волосы не уложены в прическу, а просто заплетены в косу. Похожа ли я на его Марину? Или от меня ничего не осталось?

В зеркале испуганные огромные глаза, бледные губы, которые я покусала, чтоб к ним прилила кровь, пощипала щеки. Я потру их снегом и буду румяной. Не буду выглядеть, как после болезни чахоткой. Так, кажется, сказала моя соседка Мария Ивановна, когда увидела впервые.

– Что ж она худая такая? Туберкулезом болела?

– Нет, баб Маш, она просто с городских, из столицы. Там так модно.

– Ужас. Модно костями бренчать. Мужики ж не собаки…