Первая леди для Президента

– Ну там не только кости, уж поверь мне. Семку, своего глазастого сынка поменьше приваживай. А то…у Маринки мужик…Лютым кличут. Он таких, как твой Семен, глотает без соли. Клич кинет, и на перо твоего сынка и посадят, а печенку Лютому в газетке принесут. Он пожарит и сожрет.

– Тьфу на тебя!

Мария Ивановна всегда на меня волком смотрела и сына своего гнала с кухни, когда я там появлялась.

Выдохнула, поправила непослушные пряди волос, застегнула до конца бежевую кофточку, поправила юбку. Ладно. По-другому я выглядеть не могу. Придется как есть…Не понравится, просто сдохну от тоски.

На проходной снова обыскали. С пристрастием. Облазили в сумке с едой, вытащили несколько пирогов с капустой. Стерпела и смолчала. Пожелала приятного.

Конверт для кума забрали сразу, пересчитали, кивнули и унесли. Стало не по себе, как будто сейчас могут вышвырнуть обратно за забор, и свидание не состоится. Настолько хочу…что даже не верится, что сегодня, что вот сейчас, что остались считанные минуты.

Иду, и ноги, кажется, отнимаются. Меня с конвоем по коридору, потом наружу и уже по снегу к отдельному зданию. Дышу все тяжелее. Каждый вдох и выдох словно легкие выжигают. Предвкушение, смешанное с ужасом и болью.

Завели в какое-то здание одноэтажное, провели еще одним коридором и остановились у двери. Открыли с лязгом замок.

– Ожидайте.

Впустили внутрь. Комната маленькая, выкрашена в синий цвет. У стены кровать, у зарешеченного окна стол, стулья. Тут же раковина и деревянная дверь. Наверное, в туалет и душевую. Сильно отличается от тех, можно сказать, хором, в которых мы были тогда.

Чтобы время шло быстрее, я из сумки банку с борщом достала, тарелку, ложку, кружку. Картошку варенную. Селедку и колбасу, соленые огурцы, которые Валя накануне передала. Пироги разложила на пакете. Бутылку с компотом поставила, хлеб разломила на куски…Дверь открылась, и мне вдруг стало страшно обернуться. У меня душа сжалась, как истрепанный лист бумаги, в комок, так, что каждая складка саднит. Судорожно глотнула воздух и медленно обернулась.

Стоит на пороге. Без шапки. На меня смотрит… и лицо искажено, как от адской, невероятной боли. Глаза впалые, глубокие, почти черные.

Лютый…мой лютый Айсберг. Как же сильно и невероятно я люблю тебя. С каждым днем все сильнее, как будто эта адская любовь умножается и увеличивается вдвое, растет и распространяется в воздухе разрывающимися молекулами.

Дверь с лязгом закрылась, и он вдруг шагнул ко мне с громким стоном, обхватил обеими руками, впился в мои волосы и с дикой жадностью прижал к себе. Настолько сильно, что у меня заболели кости, и я с громким выдохом обхватила его за шею, силой притягивая к себе, впиваясь в короткие волосы на затылке.

Ничто не смогло заглушить его запах, его родной сумасшедший запах, от которого закружилась голова и потемнело перед глазами. Жадно трогает руками мое лицо, мои скулы ладонями, мои глаза, пятерней накрывает все лицо. Ласкает хаотично и грубо и смотрит так, как голодные жрут свой первый кусок хлеба.

– Дура…

Срывается с его губ, и они с хриплым стоном набрасываются на мой рот. Нет, это не поцелуи. Поцелуи остались в прошлом…они где-то в кино и в книгах, а это алчное пожирание друг друга, когда заглатывается подбородок, когда губы не целуют, а треплют друг друга, мнутся, ударяются до крови, а язык не ласкает – он убивает, он впивается в горло, в небо, он давит на мой язык, и пальцы дергают за волосы, они растрепывают косу, они распускают пряди, выдергивают их, чтобы зарываться и сжимать в кулаки, притягивая к себе. И рот вгрызается мне в шею, в щеки, в глаза, в нос, в ключицы и грудь, спрятанную под кофтой. Он ее не целует, он кусает огромными участками, кусает, вертит головой, как зверь с мясом в зубах.

– Не могу…больше не могу…мне надо…сейчас…