Первая любовь

At twelve o'clock at night, supper was served, consisting of a piece of stale dry cheese, and some cold turnovers of minced ham, which seemed to me more delicious than any pastry I had ever tasted; there was only one bottle of wine, and that was a strange one; a dark-coloured bottle with a wide neck, and the wine in it was of a pink hue; no one drank it, however.	В двенадцатом часу ночи подали ужин, состоявший из куска старого, сухого сыру и каких-го холодных пирожков с рубленой ветчиной, которые мне показались вкуснее всяких паштетов; вина была всего одна бутылка, и та какая-то странная: темная, с раздутым горлышком, и вино в ней отдавало розовой краской: впрочем, его никто не пил.
Tired out and faint with happiness, I left the lodge; at parting Zina?da pressed my hand warmly, and again smiled mysteriously.	Усталый и счастливый до изнеможения, я вышел из флигеля; на прощанье Зинаида мне крепко пожала руку и опять загадочно улыбнулась.
The night air was heavy and damp in my heated face; a storm seemed to be gathering; black stormclouds grew and crept across the sky, their smoky outlines visibly changing.	Ночь тяжело и сыро пахнула мне в разгоряченное лицо; казалось, готовилась гроза; черные тучи росли и ползли по небу, видимо меняя свои дымные очертания.
A gust of wind shivered restlessly in the dark trees, and somewhere, far away on the horizon, muffled thunder angrily muttered as it were to itself.	Ветерок беспокойно содрогался в темных деревьях, и где-то далеко за небосклоном, словно про себя, ворчал гром сердито и глухо.
I made my way up to my room by the back stairs.	Через заднее крыльцо пробрался я в свою комнату.
My old man-nurse was asleep on the floor, and I had to step over him; he waked up, saw me, and told me that my mother had again been very angry with me, and had wished to send after me again, but that my father had prevented her. (I had never gone to bed without saying good-night to my mother, and asking her blessing. There was no help for it now!)	Дядька мой спал на полу, и мне пришлось перешагнуть через него; он проснулся, увидал меня и доложил, что матушка опять на меня рассердилась и опять хотела послать за мною, но что отец ее удержал. (Я никогда не ложился спать, не простившись с матушкой и не испросивши ее благословения) Нечего было делать!
I told my man that I would undress and go to bed by myself, and I put out the candle.	Я сказал дядьке, что разденусь и лягу сам, -- и погасил свечку.
But I did not undress, and did not go to bed.	Но я не разделся и не лег.
I sat down on a chair, and sat a long while, as though spell-bound.	Я присел на стул и долго сидел как очарованный.
What I was feeling was so new and so sweet....	То, что я ощущал, было так ново и так сладко...
I sat still, hardly looking round and not moving, drew slow breaths, and only from time to time laughed silently at some recollection, or turned cold within at the thought that I was in love, that this was she, that this was love.	Я сидел, чуть-чуть озираясь и не шевелясь, медленно дышал и только по временам то молча смеялся, вспоминая, то внутренно холодел при мысли, что я влюблен, что вот она, вот эта любовь.
Zina?da's face floated slowly before me in the darkness-floated, and did not float away; her lips still wore the same enigmatic smile, her eyes watched me, a little from one side, with a questioning, dreamy, tender look ... as at the instant of parting from her.	Лицо Зинаиды тихо плыло передо мною во мраке -- плыло и не проплывало; губы ее все так же загадочно улыбались, глаза глядели на меня немного сбоку, вопросительно, задумчиво и нежно... как в то мгновение, когда я расстался с ней.
At last I got up, walked on tiptoe to my bed, and without undressing, laid my head carefully on the pillow, as though I were afraid by an abrupt movement to disturb what filled my soul....	Наконец я встал, на цыпочках подошел к своей постели и осторожно, не раздеваясь, положил голову на подушку, как бы страшась резким движением потревожить то, чем я был переполнен...