Первая научная история войны 1812 года

Когда 16 августа Наполеон начал развертывать свои полки перед городом, П.И. Багратион приказал генералу Н.Н. Раевскому (в его корпус вошли и остатки дивизии Д.П. Неверовского) занять оборону в городе. Около 6 часов утра французы пошли на первый штурм. Большая часть Великой армии не участвовала в баталии и аплодировала своим сослуживцам с близлежащих высот. В конце боя Наполеон установил батарею из 100 орудий, которые нанесли сильнейший урон отступающим русским. В стене Аврааимевого монастыря до нашего времени сохранилось французское ядро. Стоит заметить, что все время сражения в смоленских церквях шла служба, которая, как мы знаем, не помогла…

Ожесточенные бои продолжались до ночи следующего дня, когда 1-я Западная армия была вынуждена отступить к северу (по дороге к Поречью), причем генерал Д.С. Дохтуров (1756–1816), как водится у русских командиров, уничтожил мост, чем отрезал жителям уже запылавшего города возможность спастись. При этом наполеоновской армии подобное проявление военного искусства и героизма не сильно навредило: утром 18 августа она перешла Днепр вброд (рядом с разрушенным мостом) и заняла подожженное Петербургское предместье. Русский авангард попытался выбить противника оттуда — но успеха не имел. Кроме того, саперы Великой армии восстановили мост.

Посреди ужасов и опасностей боевых действий случались и забавные ситуации. Офицер Великой армии А. Ведель записал такой увиденный им эпизод, который произошел в первый день сражения (16-го августа), когда дивизии обеих армий только подтягивались к месту сражения — и стычки носили характер «пристрелки»: «Дивизия Брюйера (дивизионный генерал барон Жан Пьер Жозеф Брюйер /1772–1813/ — прим. мое, Е.П.) была выстроена на левом фланге в три линии одна за другой, в первой стояла бригада Жакино; я со своим взводом находился в стрелках, напротив нас роились драгуны и казаки. Они то атаковали стрелков, то бросались назад и выманивали нас к кустам, в которых находилась пехота, которая открывала огонь и вынуждала нас к поспешному отступлению. Эти взаимные поддразнивания продолжались некоторое время. Затем русские перестали стрелять, выставили своих стрелков на расстоянии от 15 до 20 шагов и, вложив сабли в ножны, дали нам понять, что они более не хотят сражаться. Мы последовали этому примеру и выставили своих стрелков примерно в 100 шагах напротив них, с приказом не стрелять и стоять спокойно.

Вскоре один русский драгунский офицер выехал вперед на несколько шагов, поприветствовал и помахал фляжкой. Я последовал его примеру и также встал перед нашей линией стрелков. Так мы приблизились примерно на 30 шагов и русский крикнул: „Мой друг, бесполезно изнурять наших лошадей и убивать наших людей ни за что. Лучше выпьем вместе по капельке; у нас еще останется довольно времени, чтобы потом сражаться“. Мы приблизились друг к другу и выпили совершенно дружески, в то время как вдали спокойно продолжался бой между другими войсками. Вскоре сюда направились еще несколько русских офицеров; я хотел уехать назад, но драгунский офицер сказал мне: „Даю вам слово чести, что они не сделают вам зла“. Я остался и мы заговорили совершенно дружелюбно. Я нашел их ром хорошим, но не смог ничего предложить им взамен. Вскоре подъехали еще больше офицеров с обеих сторон; наша маркитантка, мадам Эмке, прелестная женщина, которая постоянно сновала между стрелками и на своей лошади имела два бочонка с водкой, также подъехала сюда и налила русским бесплатно, в то время как они дорого продавали нам свое питье. Один молодой лейтенант нашего полка, Пьессак, который имел прекрасное, женоподобное лицо, был даже расцелован одним старым бородатым русским (еще бы: если русских крестьян угоняли в рекруты на 25 лет — кого еще в чисто мужском коллективе было целовать? — прим. мое, Е.П.).

…Между тем, генерал Брюйер, который находился довольно далеко, заметил эту сцену и послал адъютанта, чтобы призвать офицеров назад на свои посты и указать русским также вернуться за свою стрелковую цепь…»¹¹⁴