Первая научная история войны 1812 года

Еще в девятнадцатом веке автор крупного сочинения по истории 1812 года, военный историк генерал-лейтенант М.И. Богданович писал: «Если предположить, что он мог, по овладении Москвою… направиться к Петербургу и покорением нашей северной столицы побудить императора Александра к заключению мира, то в таком случае за неприятелем последовала бы Главная наша армия, а во фланг ему действовал бы корпус Витгенштейна. Но еще большее затруднение на этом марше встретил бы Наполеон в невозможности продовольствовать войска, двигаясь через малонаселенную страну, где устроенные нами магазины при появлении неприятеля были бы уничтожены. Допустив даже, что ему удалось бы на походе от Москвы к Петербургу и преодолеть войска наши, и снабдить свою армию всем нужным, предстоит решить: какие выгоды он мог получить, овладев северною столицею? Без всякого сомнения, занятие французами Петербурга увеличило бы потери, понесенные Россией в войну 1812 года, но не принесло бы Наполеону никаких существенных выгод: император Александр начал войну, но… он решился бы продолжать борьбу, хотя бы воевать на берегах Волги…»¹³¹ Здесь, кстати, весьма примечательно сформулирована мысль о том, что Александр не пренебрег никакими жертвами со стороны своего народа ради мании личной борьбы с Наполеоном (понятное дело, в годы, когда Богданович писал свой труд, он не мог открыто критиковать царя).

Продолжаем. Разложение стало наблюдаться уже в самых разных частях русской армии. Знаменитый храбрец, в будущем «покоритель Кавказа» генерал Алексей Петрович Ермолов вспоминал, что уже после оставления русскими Смоленска: «атаман Платов перестал служить, войска его предались распутствам и грабежам, рассеялись сонмищами, шайками разбойников и опустошили землю от Смоленска до Москвы. Казаки приносили менее пользы, нежели вреда».¹³² Их стоянки напоминали, по выражению будущего начальника Третьего отделения Александра Христофоровича Бенкендорфа, «воровские притоны». Описывая Бородинское сражение, Кутузов обвинял Платова в «распутном поведении». Мемуарист свидетельствует: «он был мертвецки пьян в оба дня Бородинского сражения (имеется в виду и бой у Шевардина 5 сентября — прим. мое, Е.П.), что заставляло, между прочим, князя Кутузова… сказать мне, что он в первый раз видит полного генерала без чувств пьяного». В донесении Александру I о бородинском сражении Кутузов, в частности, сообщал, что гусары не могли «что-либо предпринять, потому что казаки… так сказать, не действовали».¹³³ Даже создатель официозов для «Николая Палкина» А.И. Михайловский-Данилевский был вынужден записать: «…меня уверяли достоверные люди, что Платов посылал на свой счет грабить деревни и села, и отправлял на Дон несколько обозов с похищенными таким образом вещами».¹³⁴

Все больше пленных попадало в руки французов. Воровство подрядчиков на поставке продовольствия для армии и корма для лошадей достигало 100 %!¹³⁵ При этом, несмотря на все ухищрения религиозной пропаганды, идущей из купающегося во французской и немецкой эстетике Петербурга и разливающейся по провинциальным церквям, никакой массовой поддержки армии от населения не последовало.

Обратимся к господствующему классу. Почему в 1812 году православные помещики старались сдавать в ополчение только немощных и калеченых крестьян? В сделанных за колоссальные деньги из вашего кармана агитках на центральных телеканалах не сообщают, что «народное ополчение» царь созвал не в 1812 году, а еще в 1806, чтобы идти интервенцией во Францию! И тогда православный царь обманул дворян: после войны (в 1807 году) им их собственность (рабов) не вернули, а заковали в рекруты (на 25 лет)!

Вот свидетельство о роли и поведении дворянства в 1812 году князя С.Г. Волконского: «В годину испытания… не покрыло ли оно себя всеми красками чудовищного корыстолюбия и бесчеловечия, расхищая все, что расхитить можно было, даже одежду, даже пищу, и ратников, и рекрутов, и пленных, несмотря на прославленный газетами патриотизм, которого действительно не было ни искры…»¹³⁶ Такому признанию, я убежден, не имеет права перечить ни один историк!