Первая научная история войны 1812 года

Русское командование продолжало чудовищную практику сжигания деревень. Военный врач Д.П. де ля Флиз записал в сентябре 1812 г.: «Местами, направо и налево, виднелись груды пепла, бывшие жилища, а в пепле я заметил обугленные кости человеческие».³⁵⁵ Тем не менее, раненые поступали в Москву в огромных количествах — 10 сентября Ф.В. Роспопчин писал А.Д. Балашову о том, что поступило уже 11 000 (это пока еще не прибыла основная часть — раненных собственно в Бородинском бою). При этом их сложно перевозить, потому что «распоряжения в подводах совсем расстроены и страхом местных жителей деревенских и беспорядками в армии» (это документ хранится в РГВИА: Ф. 1. Оп. 1. Д. 3574. Л. 94–94об.). То есть генерал-губернатор Москвы также свидетельствует о беспорядке в армии. Мы постепенно приближаемся к трагическому эпизоду сожжения Москвы (сожжение — это в данном случае более точный научный термин). Если бы Ростопчин вместо бесноватых «афишек» занимался первые два месяца войны организационными делами — то и повозки были бы, и жителей бы оповестили о реальном положении дел (о котором его, в частности, предупреждал в письме П.И. Багратион). Число упоминаний слова «если», применительно к деятельности русского командования, может быть велико: например, если бы Александр не развязал конфликт — войны бы не было, если бы Кутузов выиграл Бородино — Москва бы была спасена (вместе с ранеными).

Показательное свидетельство архимандрита Павла Егорова от 13 сентября: «Около Спасских казарм с половины августа множество набралось раненых и увечных солдат. Многие из них жаловались и роптали на свое начальство: „Коли здоров солдат, кормят его и одевают, а если заболел — кинули, как собаку, без всякого призора“».³⁵⁶

Итак, армия Наполеона шла по пятам русской — и приближалась к Москве. За несколько недель перед тем по этой же местности проезжала уже упомянутая писательница Ж. де Сталь. Вот ее описание: «Я приближалась к Москве, меж тем ничто не предвещало близости столицы. Селения, выстроенные из дерева, по-прежнему располагались далеко одно от другого; движение на просторных равнинах, именуемых дорогами, было ничуть не более оживленным; загородные усадьбы встречались ничуть не более часто. Пространства в России так много, что в нем теряется все: и поместья, и люди. …Тишина эта еще более заметна из-за отсутствия птиц; скота тоже немного, а тот, что есть, пасется вдалеке от дороги».³⁵⁷ Что мы узнаем из этого отрывка: бедная местность (которая после уничтожения немногих селений самим русским командованием стала еще беднее), дорог в европейском понимании нет и, как говорится, «здесь птицы не поют…».

На память приходят строки другого современника 1812 года — А.С. Пушкина:

Теперь у нас дороги плохи,

Мосты забытые гниют

На станциях клопы да блохи

Заснуть минуты не дают;

Трактиров нет…

Но вернемся к прозе. Весь период отступления русской армии от Вильно до Москвы больше напоминает бегство. Это становится особенно явственным, если вспомнить, что от района Ковно (совр. Каунас) до Москвы — примерно 900 км (от центра Ковно до Кремля — 872 км, но это по «линейке», а войска, уходя от преследования, часто совершали зигзагообразные движения): и прошли их всего за 2,5 месяца! Вся огромная армия: с пушками и обозами, по бездорожью — и так быстро!

Обратимся теперь к весьма и весьма важному и интересному эпизоду войны, о котором все слышали, но, я убежден, его смысл до сих пор ускользает от рассудка исследователей и читателей: я имею в виду совет в Филях и его последствия. Я напомню: стремительно отступая перед армией Наполеона после поражения при Бородине, Кутузов изо дня в день уверял собственных генералов и генерал-губернатора Москвы Ростопчина в том, что непременно защитит Москву сражением!³⁵⁸ В эти же дни он получил 100 000 рублей и фельдмаршальский жезл, подаренные царем, обманутым донесением о «выигранном» сражении. ³⁵⁹