Первая научная история войны 1812 года

Пока французы возвращали к жизни русских раненых, русские начальники продолжали бесчеловечно сжигать собственные деревни — уже наполненные своими ранеными. Военный врач Генрих Ульрих Роос свидетельствует (сразу после Бородинского боя): «У дороги, по которой мы двинулись, выйдя из леса, лежала маленькая деревня, которая вчера загорелась, наполненная русскими раненными. От больших домов остался лишь пепел. Мы видели черные, обуглившиеся скелеты и отдельные кости несчастных жертв вчерашнего дня, истекавших сначала кровью при Бородине, с мучительными болями, доставленные сюда, чтобы погибнуть в пламени».³⁵² Из-за тотального контроля отечественной казенной пропаганды за историографией сегодня мало кто знает о трагической гибели русских раненых в пожаре в Можайске и по окрестным селам. Об этом ужасном событии ярко свидетельствует сам Главный хирург Великой армии Доминик Ларрей.³⁵³

В отечественной историографии только в 1989 году был предан гласности страшный факт (правда, лишь в научных кругах — и о нем постарались снова забыть): в Можайске Кутузов оставил от 10 до 17 тыс. раненых, которые погибли в огне, произведенным собственным командованием.³⁵⁴

Что же происходило в русской армии на пути отступления (а по скорости и дезорганизации частей — бегства) от Бородина к Москве? Множество документов свидетельствуют о массовом мародерстве, о полном беспорядке в деле перевязки и перевозки раненых, о нежелании чиновников и жителей помогать войскам. Процитирую, например, письмо генерал-интенданта Е.Ф. Канкрина (1774–1845) к А.И. Татищеву (спустя 4 дня после Бородина). Описав печальную ситуацию с ранеными, он сообщает: «При том многие легкораненые, приставленные к тяжелым, отлучились из команд с повозками для мародерства по боковым дорогам, оставляя тяжелых без помощи, не явились на станции и остались между армией и авангардом. Наконец, и большая часть раненых не перевязаны на поле сражений и в Можайске по краткости времени не могли быть перевязаны… Из назначенных подвод, однако, к станциям 1 000 подвод почти ни одна мною не найдена, почему раненые помещены на разных подводах; и вышед от повозок в хаты, давали повозкам случай уехать и сим обновили на каждой станции и во многих деревнях затруднение их поднять три и четыре раза. Второй армии комиссариатские чиновники не сделали немалейшее движение на содействие в сем чрезвычайном случае».

Данный документ хранится в РГВИА (Ф. 396. Оп. 1. Д. 11. Л. 265–265об.), но мои коллеги почему-то не хотят обращать на него и множество ему подобных внимания: видимо, эти свидетельства «неудобные». Представьте себе: после молебна перед сражением, перед лицом угрозы «святыне»-Москве, солдаты бросают своих истекающих кровью товарищей — и становятся мародерами! Чиновники одной русской армии плюют на погибающих солдат другой русской армии (в то время как хирург наполеоновской армии Д. Ларрей их лечит). Из 1 000 подвод на месте нет «почти ни одной»! Это полный бардак, безответственность, возможно, следствие коррупции. Кстати, возвращаясь к вопросу предшествующей главы: если бы у русского командования существовал изначальный «план глубокого отступления», то, наверное, большинство важных пунктов до Москвы были бы полны всем необходимом для армии! Далее. А где же то, что часто называют звучным, но не всегда научным словом «народ»? Почему крестьяне и помещики массовым образом не выбегают помогать? Ответ прост: они уже слышали и сами видят, что начальство сжигает их дома, а многие солдаты приходят их грабить. Так начиналась война всех против всех: уже не просто гражданская война сословного свойства, а маргинальная, варварская. Вскоре после сдачи Москвы ситуация станет еще хуже. О какой «отечественной» войне может идти речь?