Первая партия (СИ)

И, в силу воспитанности, встал Итачи. Он не знал что сказать. Заострившееся на нём внимание не добавило ему ораторской смелости, но алкоголь грел горло и тянул в животе, бесплатный алкоголь, пусть и паршивый, поэтому пришлось насилу разомкнуть челюсти.

— Я, — выдал Итачи, — не знаю, что сказать. Очень жаль, — соврал, — но не осуждаю.

— Как это не осуждаешь?! — взорвался Хидан. — Что это значит, блять?!

— Он страдал, — ровно ответил Итачи, судорожно соображая, как исправить свою мысль так, чтобы Акацуки от него не отказались. Думать трезво становилось сложнее с каждой секундой, и в голове опять возник ехидный голос капитана Пса с его «никто не докажет». — И я страдаю. Мы страдаем, потому что нас принимают не за тех, кто мы есть на самом деле.

— А я думал, это господин так пошутил про «Учива», — пробормотал Дейдара, глядя раскрасневшимися глазами в свою пустую рюмку.

— Не пошутил, — нагло соврал Итачи.

Он ведь действительно прочёл «Мемуары Учиха Фугена». По-детски проревел над каждой главой. Что ужаснее, чем дальше он читал, тем крепче в нём ощущалась ненависть к отцу и старейшинам, так бездарно обрекшим клан на свою скорую смерть. Фуген, дедушка, которого Итачи никогда не знал, не только предоставил наилучшую критику эпохи молодых Деревень, но и критику кланов, которые не успевали адаптироваться к переменам. Он почти прямым текстом писал, что если таковые не решатся эволюционировать, развиваться, то их могут ожидать только смерть и забвение.

Когда с самых пелёнок в детях сеют конфликт интересов между кланом и Деревней, когда с самого детства пытаются, избегая немилости Хокаге, внедрить самые традиционные, уже не работающие старческие ценности времён Смуты в новой эпохе, когда пытаются сделать из гениев верных псов клана, неспособных критически мыслить, но и не менее верных слуг государства, когда намеренно лишают способности даже мечтать о свободе — разве можно избежать ярости и ненависти? Яманака, Акимичи, Нара, Сарутоби и многие более малочисленные кланы каким-то образом смогли адаптироваться. Учиха отказались — и гордыня стала их виселицей. Итачи, читая, мрачно решил, что если традиционные кланы, получив доступ к «Мемуарам» не воспримут книгу серьёзно, их ждёт та же участь. Хьюга, например. Если не измениться, сознательно не прогнуться под миром, вняв его новым требованиям, остаётся только вымирание — бессмысленное и беспощадное.

Итачи злился. Он не мог не злиться. Его вырастили рабом, а раб, даже рискнув освободиться, навсегда остаётся рабом. Он не знает своих желаний и своих мечт. Он хочет идти, куда велено, куда послали, куда ведут, и ему страшно сделать шаг с этой дороги, ему это немыслимо. Итачи много думал, отложив книгу, не мог не думать, какой была бы судьба Учиха, если бы реформатор Фуген не умер так рано, если бы отец тоже не родился и вырос рабом, который так боялся сбросить с себя оковы, если бы мать держалась покрепче за свою дружбу с Узумаки Кушиной. Ему хотелось верить, что было бы лучше. Что тогда ни его, ни Шисуи не ожидало бы тяжёлое детство, лишённое свободы и счастья, что остальные Учиха были бы другими…

Тогда не пришлось бы делать самый тяжёлый в жизни выбор. Тогда Итачи не ненавидел бы себя за несмываемое клеймо собственного клана, за тяжелейший грех, взятый на душу.

Он мог бы тогда, по крайней мере, возразить на некоторые требования Данзо. Остаться в Деревне. Растить детей, растить Саске, создавая новый клан Учиха из пепла старого. Но Итачи был рабом клана и Деревни, он не умел возражать — способность к этому тщательно вытаптывалась в детях с самого начала. Даже став свободным, он не обрёл это право. И это было действительно горько осознавать.

Итачи признавался себе, что если у него и была когда-то мечта — так это перестать быть Учиха, потому что это было созвучно к тому, чтобы стать свободным. Но годы спустя, он всё ещё не обрёл это право.

Так кто, кто мне запретит лгать?

— Моё настоящее имя — Учива Итачи, — провозгласил он. — И я устал от того, что это никому не известно. Я устал быть тем, кем не являюсь.

За столом возникла тишина.

Какузу обернулся к Кисаме.

— Плати, — сказал.

— Бля, Итачи, — простонал Хошигаки. — Ты не мог хоть раз намекнуть до этой чёртовой книжки? Восемь тысяч йен из-за тебя проиграл.

— Хорошая книга, не пизди, — осадил его Хидан. — Всё там правильно написано. А деньги — это от лукавого, знать надо, бля. Я же говорил!

— Так вот что ты такой злой, да! — озарило Дейдару. — Ну ты бы хоть сказал! Самоидентификация — это серьёзно! И вообще, такую хрень держать в себе не надо, да! Мы же товарищи!

Какузу, пересчитывая банкноты Кисаме, добавил:

— Неопытный ещё. Общественное мнение можно изменить через правильные инвестиции.

Итачи почувствовал себя очень странно.

— Помянем? — предложил.

Помянули. Опять.

Итачи неловко сел обратно.

— Напиши книгу, — посоветовал Какузу.

— Да! Я, вот, так и не понял, в чём разница между Учива и Учиха, если Шаринган, по словам господина Сасори, один на два клана, — поддакнул Дейдара. — Нехорошо! Надо, это самое, просветительской работой заниматься, вот!