Первая партия (СИ)

— Два бестселлера: один признан лучшей философской книгой столетия, а другой про запретную гомосексуальную любовь, — усмехнулся Джирайя. — Ты что. Каждая собака теперь знает про Учиха и Учива. Эти фамилии теперь вообще ничем не очернить. Кем бы ни был кукловод, дергающий за невидимые нити, его это точно должно взбесить. К тому же… ну, — Джирайя почесал свою гриву. — Каждый творец, чья жизнь подарила ему препятствия и страдания, мечтает быть свободным. Это естественно. Отсутствие свободы мы ощущаем ежедневно, оно болит, вот мы и выплескиваем — кто как умеет или может. И даже иногда создаём шедевры. И если сесть и хорошенько подумать, то можно прийти к логическому выводу, что абсолютной свободы не существует. Но, — Джирайя выдержал почти театральную паузу, — но можно добиться той свободы, которая комфортна. И вот в чём парадокс: если не иметь опыта её отсутствия, то непонятно, к чему стремиться.

— Так это… хорошо? — обескураженно спросил Итачи.

— Зависит от точки зрения, приятель, — печально улыбнулся Джирайя. — Как я уже сказал, человек, рождённый и выращенный свободным, никогда не осознает всю ценность своего счастья. Он никогда не узнает настоящего вкуса свободы, а она, как ты уже понял, бесценна. Так что лучше? Прожить всю жизнь в неведении, не зная тоски по ней и неземной радости её приобретения? Или тянуться до звёзд, зная, надеясь, что если постараешься, то получится? Что бы ты выбрал?

— Я, — голос Итачи дрогнул, — я бы хотел… я хочу, — в горле встал ком, а в глазах защипало. — Я просто хочу быть хоть немного… счастлив? Пусть и не имею такого права. — А я не имею. Мне непростительно. Но хочется. Ох, как хочется. И если на мне тоже есть компульсии… то пусть проверят. Если есть… Я бы так хотел, — Можно, пожалуйста, — предательское тело само по себе жалобно всхлипнуло, — пожалуйста, можно я буду счастлив? Посмотрите на меня. Это моральное убожество. Я… всю жизнь я был рабом, — его голос дрожал, — я и сейчас раб. Я убил своих родителей и привёл своим рабским поведением, мировоззрением, мировосприятием клан Учиха к вымиранию. Оставил младшего брата одинокой сиротой. У меня нет друзей. Был, один, и я убил его, потому что он меня умолял. А мог бы… а мог бы… Почему?! Почему я вырос таким? Я ведь не мог быть рождён с одной только миссией — слушаться, повиноваться и никогда не возражать?!

В глазах помутнело от слёз. Итачи моргнул, и они сорвались вниз по скулам и щекам. Стало трудно дышать носом. Грудь разрывало от еле сдерживаемого воя — и он прикусил губу, чтобы хоть как-то остановить этот позор.

— Ох, Итачи, — тяжело вздохнул Джирайя, глядя на него с почти отцовской жалостью. Поднялся на ноги. — Сиди-сиди, я сейчас…

Он пересел на лавку, за которой сидел собеседник. И обнял его.

И Итачи всё-таки разрыдался в подставленное плечо.

Годы одиночества и страданий, взваленные на слишком хрупкие плечи, покидали тело потоком слёз.

Он не по-мужски беспомощно скулил, а Джирайя гладил его по спине, как маленького напуганного ребёнка.

— Я… я хочу быть свободным, — всхлипывая, признался Итачи. Он не мог остановить своего потока слов, как бы не силился, — я хочу быть счастливым… я не имею на это права, но так, так хочу!.. И не могу!..

— Каждый имеет право на счастье, Итачи. И ты тоже. Не казни себя. Это была… тяжёлая ситуация. И мы не можем повернуть время вспять. Я более, чем уверен, что твои родители не хотели бы видеть твоих страданий.

— А я хочу, потому что заслужил!

— Не тебе решать, что ты заслужил, и что не заслужил, — строго возразил Джирайя. Он не переставал успокаивающе гладить чужую подрагивающую спину. — Я тоже много чего не заслужил. И Цунаде, и Орочимару, и Сарутоби-сенсей, и даже твой старый добрый капитан Пёс… К счастью, это действительно не нам решать, иначе в мире не осталось бы вообще никакой надежды. Ты думаешь, наши руки чисты? Ты думаешь, мы тоже не живём с тяжелейшими грехами? К сожалению, у ниндзя руки по локоть в крови. У хороших ниндзя они по самые уши. А легендарным так и вовсе никогда не отмыться. Понимаешь? Мы живём как-то вопреки тому, что с нами происходит. И счастье мы ищем и находим исключительно вопреки. Именно это и делает нас людьми.

— Это больно, — шмыгнул носом Итачи, по-детски чувствуя себя маленьким и жалким.

— Больно, — со вздохом согласился Джирайя. — Но или так, или вешаться, дружище.

— Я хотел. Через несколько лет. Не вот так уйти, но…

— Но теперь не будешь хотеть. Ясно? Ты бестселлер написал, между прочим. И через довольно хитрую дезинформацию освободился от кое-чего. Ну, значит, свобода возможна, так ведь?

— Не знаю.