Первая спецслужба России. Тайная канцелярия Петра I и ее преемники. 1718–1825

В архивах мы видим и массовые казни граждан Смоленска, о которых кто-то донес, что они собрались перейти в католичество. Здесь же сохранились для историков и упоминания о вознаграждениях добровольным доносчикам. Некий Василий Федоров донес на армейского капитана Кобылина о «произнесении мятежных речей», и последний после скорого следствия казнен. Но доносчик, получивший за свои заслуги перед Тайной канцелярией из имущества казненного только корову и пару гусей, не доволен, он вновь жалуется, указывая на большее вознаграждение доносчикам по таким делам. В 1735 году солдат Иван Седов после следствия в Тайной канцелярии сослан в Сибирь по доносу сослуживцев за то, что сказал в адрес Анны Иоанновны: «Я бы ее камнем пришиб, почему жалованья солдатам не прибавит?» Другой солдат, Наум Кондратов, в 1737 году попал в Тайную канцелярию и позднее сослан в Сибирь за то, что сказал явную глупость, но в плане политической безопасности довольно безобидную: «Было бы у меня много денег, я бы и царскую дочку уломал бы спать со мной» — у самой Анны Иоанновны не было не только дочери, но и вообще детей, что не помешало придать самоуверенной фразе простого солдата характера политического преступления против российской власти. И таких примеров в анналах аннинской Тайной канцелярии множество. Чиновник Торбеев в 1737 году сослан в каторгу на Камчатку за то, что говорил в обществе знакомых: «За царицу все решает Бирон». А дворцовый певчий Федор Кириллов в том же году после пыточного следствия в Тайной канцелярии с вырезанным языком сослан в Оренбург — он сказал знакомым, что царица по ночам ходит на интимные свидания с Бироном специально созданным для этого во дворце потайным ходом. Во всех этих случаях следствие по делам о «крамольных речах» начиналось с доноса кого-то из участников таких опасных бесед о политике или нравах во дворце.

Или хрестоматийный донос тех же лет в Тайную канцелярию, часто приводимый в пример историками и писателями на историческую тему, — об изображениях гербового двуглавого орла империи на чьих-то печных изразцах как глумление над святым символом государства, этот донос тоже повлек арест хозяина «антигосударственной» печки. Между репрессиями тайного сыска конца 30-х годов XVIII и XX веков много общего не только в плане размаха, жестокости и направленности их, но и в плане одинаковой и зримой абсурдности некоторых обвинений. Много ли разницы между этими двуглавыми орлами на изразце домашней печки и солженицынскими героями, попавшими в ГУЛАГ, например, за случайно воткнутую в газету швейную иголку, угодившую аккуратно в лик вождя всех народов и времен. У того же Казимира Валишевского в перечне разыскных дел Тайной канцелярии при Анне Иоанновне встречается и дело почтового курьера, который «на одной из сибирских станций говорил о близкой свадьбе Анны Леопольдовны, о которой знали все в Петербурге». Было и «дело священника Решилова», отправленного в Тайную канцелярию с сопроводительной запиской: «Арестован по важному делу, а какому — неизвестно». Дело о казни сумасшедшего крестьянина из-под Киева, в очередной раз назвавшегося «спасшимся от отца царевичем Алексеем» (с ним в Тайную канцелярию притащили десяток мужиков, просто слушавших его сумбурные речи). Таких дел в архивах аннинской Тайной канцелярии множество.

Очевидная абсурдность части обвинений сопровождает любые массовые репрессии, переходящие в истеричный конвейер, и так было не только в России. Немецкий историк Таннер в своем повествовании о разгаре охоты на ведьм в эпоху средневековой инквизиции приводил такой пример: в одном из городков на Рейне сожгли ведьму по обвинению в изничтожении порчей нескольких горожан, что и было записано в читаемом при сожжении приговоре. При этом сами упомянутые «жертвы», живые и здоровые, стояли в толпе у эшафота, но не вмешивались в казнь уже «сгубившей» их злоумышленницы, поскольку могли быть зачислены в ее пособники. Высказываться около инквизиционного эшафота в таком духе вообще было очень опасно. В той же истории германской инквизиции есть дело жительницы города Ульм Анны Шпилер, которая во время казни за колдовство ее матери указала горожанам на доносчика, за что сама немедленно была зачислена в ведьмы и утащена в тюрьму.

И в эпоху любых масштабных репрессий в разных странах мира такую закономерность очевидного абсурда части обвинений можно увидеть. Коронованный современник и идейный собрат нашего Ивана Грозного, шотландский Яков VI, лично возглавлявший следствие по многим политическим делам, поставил свою подпись под смертным приговором леди Маккелзейн, вина которой состояла в том, что дома у нее нашли сделанную из воска куклу, напоминавшую самого Якова. Это общий закон массовых репрессий тайного сыска в государстве, переходящих в длительные и масштабные кампании террора: здесь уже не до логики в репрессиях, ее оттесняет целесообразность репрессий и их направленность на подавление инакомыслия через массовый страх.