Аресты, пытки и казни по делу «республиканцев» Долгоруких шли почти год по всей Сибири и в столице. По этому же делу привлекли и представителей других громких фамилий из числа «верховников», пытавшихся в 1730 году поставить под сомнение законность коронации Анны Иоанновны. Одним из арестованных стал князь Дмитрий Голицын, идейный лидер «верховников» в 1730 году, известный меценат и собиратель знаменитой голицынской библиотеки. У него же при обыске люди Ушакова нашли письма из сибирского изгнания Долгоруких, что позволило связать в единый заговор изгнанных Долгоруких, их единомышленников в столице, включая Голицына, и плетущих против Анны Иоанновны интриги в Европе русских эмигрантов из окружения князя Нарышкина — сторонников возведения на царство дочери Петра Елизаветы. То, что по делу об этом заговоре в 1739 году Долгоруких и их сторонников обвиняли одновременно в стремлении учредить в России аристократическую республику и в планах посадить на трон царицу Елизавету, сыск не волновало (как нормальным будет считаться через двести лет обвинение «изменников социализма» одновременно в троцкизме и правом уклонизме). Князь Голицын по этому делу вместе с Долгорукими проходил как главный заговорщик, в Шлиссельбургской крепости Дмитрию Михайловичу Голицыну отрубили голову, а знаменитую библиотеку при обыске растащили. Так что к частичной гибели уникальной в России голицынской библиотеки отечественный тайный сыск тоже приложил руку. Когда ищут доказательства заговора — не думают о сохранении каких-то книжных раритетов Средневековья для потомков. Конфискацией книг из загородного имения Голицына в селе Архангельском под Москвой руководили лично Ушаков и секретарь Тайной канцелярии Топильский. Они искали в груде раритетных книг крамолу, в частности, нашли труды того же упомянутого нами Макиавелли, запрещенного тогда к чтению в Российской империи, и сожгли эти книги. Если бы итальянский философ-политолог знал об этом акте нашего тайного сыска, он бы, без сомнения, высказался в очередной раз о разнице между людьми и зверьми в государственной деятельности.
Так Тайная канцелярия к концу правления Анны стала главным и любимым ее орудием, применяемым при любом гневе императрицы или подозрении к самым высокопоставленным людям империи. Стоило, например, бывшему послу России в Лондоне Куракину на пиру во дворце обидеть государыню тем, что осмелился протереть край поданного ему самой императрицей бокала, как она в истерике зовет Ушакова, приказывает арестовать Куракина и начать против него следствие. Заслуженного дипломата в тот момент спас только Бирон, сумевший успокоить императрицу и превратить инцидент в шутку. Другие исторические версии в этой истории называют главным героем вместо Куракина других известных сановников аннинской империи, но сути дела это не меняет — самодурная императрица готова использовать свою спецслужбу для кары не за государственное преступление, а за личную, обиду, да еще, возможно, и надуманную. И от такого «внимания» службы Ушакова не защищены даже самые знатные люди с бесспорными заслугами в деле служения Российской империи. Репрессии же против менее родовитых людей идут полным ходом, одного доноса и крика «Слово и дело» достаточно для начала следствия.