Первая спецслужба России. Тайная канцелярия Петра I и ее преемники. 1718–1825

Развитая индустрия доносительства по политическим делам тоже сопровождает именно такие всплески массовых репрессий, именно тогда доносительство особенно востребовано сыском, и ему же способствует атмосфера страха в обществе. Когда в конце 30-х годов аннинские репрессии набрали ход, страну просто захлестнул такой вал доносов граждан друг на друга, что он даже начал мешать нормальной работе Тайной канцелярии, грозя парализовать ее работу и похоронить сыск под кипой нуждавшихся в проверке «изветов», иногда совершенно пустяковых или заведомо бредовых. Тогда появились и санкции за напрасное отвлечение тайного сыска ложными доносами, доносами по маловажным обстоятельствам, бездельными доносами, самооговорами и т. д. Вышел даже императорский указ губернаторам и воеводам на местах тщательно разбираться с делами по выкрику «Слово и дело», отправляя в столицу в Тайную канцелярию дела и арестованных только по действительно важным для государственной безопасности обстоятельствам.

В те же годы правления Анны Иоанновны в начале 30-х годов XVIII столетия доносительство официально закрепляется в законодательстве и делается первая попытка его регламентации для нужд тайного сыска. Закон 1730 года запрещал прекращать наказание виновного, даже если он выкрикивает «Слово и дело», устанавливалась одновременно смертная казнь за ложный донос и такая же кара за недонесение по настоящим государственным преступлениям.

Тогдашняя граница между политическими делами и уголовными еще не прочерчена, поэтому Тайная канцелярия по системе «Слово и дело» ведет и уголовный розыск по особо важным и крупным делам, здесь же допрашивали таких известных обычных уголовников, как Иван Осипов (Ванька Каин). Обычная или, как ее называли в то время, административная полиция уже создана еще при Петре Великом, но еще слаба и занята только мелкими уголовными делами. Такое объединение политического и уголовного следствия по значимым делам в рамках Тайной канцелярии свойственно многим первым спецслужбам разных стран XVIII века, поскольку политический сыск в ту эпоху еще не отделен от криминального полностью. Поэтому в архивах дел Тайной канцелярии все намешано в кучу: и дела профессиональных грабителей, и заговоры среди государственной элиты против императрицы, и безумный крестьянин из-под Киева, назвавшийся в очередной раз спасшимся царевичем Алексеем Петровичем. И такие «государственные преступники», как 20-летний дворянин из Литвы Мартин Скавронский, вина которого состояла в рассуждении у себя дома на тему: «Что бы я делал, если бы вдруг стал царем российским», о чем донесли в канцелярию его слуги. Здесь же мы видим дело по обвинению организаторов первой в России рабочей забастовки, пока еще не политического, а чисто экономического характера. Это в 1737 году забастовали более тысячи рабочих Московского суконного двора у Каменного моста, а их делегаты с ходатайством к царице Дементьев и Егоров переданы в Тайную канцелярию, где позднее скончались после допросов.

Немецкий историк Мардефельд, бывший прусский посол в России и современник царицы Анны, в своих записках упоминает о 5 тысячах российских гражданах, казненных или убитых при допросах в Тайной канцелярии. Другие иностранные мемуаристы того времени, менее дружелюбные по отношению к России, называют цифры на порядок больше. Страна несколько лет жила в настоящей атмосфере страха и истерии доносов, которые переставали считаться чем-то постыдным, что необходимо было скрывать. Лишь немногие смельчаки, как граф Мусин-Пушкин, обвиняемый в недонесении по делу о заговоре Волынского, имели смелость заявлять на допросе в ведомстве Ушакова: «Не донес потому, что не желаю быть изветчиком» — эти благородные слова стоили Мусину-Пушкину отрезанного языка и ссылки на Соловки.