ПЕРВАЯ студия. ВТОРОЙ мхат. Из практики театральных идей XX века

Пристальность вглядывания, обостренность к потаенному – в самом деле свойства Первой студии, но менее всего как предмет их волновало белеющее в спальне, да и вообще «личное». Все, что удалось узнать о Студии, возражает и против представления о ней как «интимном театре» (Доктор Дапертутто берет этот термин брезгливо – «для меня это звучит сейчас точно так, как обывательская фраза „cостоит в интимных отношениях“» – и закрепляет за Студией). Студия «интимным театром» не была, как ни толкуй этот термин (интимный – задушевный, располагающий, облегчающий общение, тепло сближающий и пр.). В контактах Студии с темами и с персонажами ударность, тем они опять же близки Достоевскому. Контакты у Достоевского – соприкосновение заряженных замкнутостей, искра; в результате контакта – трещина. Какое уж подглядывание в скважину, когда мир раскалывается и не дать бы всему полететь в провал.

Общая задача студии, ее общее сквозное действие – не дать полететь в провал.

В России заглавие рождественского рассказа Диккенса переводили: «Сверчок домашнего очага» – заглавие в контексте русских десятых годов вызывающее. В контексте было услышанное от Блока: «Нет больше домашнего очага. Необозримый, липкий паук поселился на месте святом и безмятежном… Чистые нравы, спокойные улыбки, тихие вечера – все заткано паутиной, и самое время остановилось»[210].

По монтировочной записи за «Сверчком на печи» значатся «голландские часы». На снимке видно: висят. Так ли выглядят голландские, эти похожи на ходики, гирьки на цепочке. Могли бы тикать, хотя вряд ли тикали – зачем нарываться на обвинения, что повторяют приемы МХТ.

В первом акте «Чайки» счет времени начинал дальний звон с колокольни. Бой часов членил короткую ночь в «Дяде Ване» – звонили половину второго, уже три, скоро светает. В «Трех сестрах», когда стихает пожар: «Пауза. Часы бьют вдали, то есть в столовой, гостиные с некоторым опозданием, в последний раз перед погибелью бьют и маленькие часы…Часы бьют 4 часа. Чебутыкин точно хочет остановить их бой, он трясет их». Роняет. Констатирует: «Вдребезги!» Вершинин, однако, относит вещицу на соседний стол – ищет клею[211].

Так вот, дома у Пирибинглей следов паутины нету и часы целы.

Тот, кто предложил Студии взяться за Диккенса, попал в точку. Эту точку пристреляют сразу же – она была для пальбы открыта, вызывала ее на себя.

За рождественским рассказом (за жанром) волочился шлейф. С середины XIX века самое почтенное русское издание и самый дешевый листок к праздникам отдавал рождественскому рассказу честь и место. Жанром владели поденщики. Его уже пародировали. (чеховские упражнения в насмешливой подаче его традиционных положений были не первыми и не последними). C некоторых пор это также объект стилизаций – подобно лубку, деревянной игрушке, оловянным солдатикам, рыночным коврикам, надрыву городского романса. В практике «Летучей мыши» стилизаций рождественского рассказа вроде бы не было, но вполне могли быть. Так что у жанра шлейф двойной.

«Сверчок на печи» входит в цикл пяти рассказов Диккенса; там еще «Рождественский гимн в прозе. Святочный рассказ с привидениями»; «Колокола»; «Битва жизни»; «Одержимый, или Сделка с призраком». Рассказы связаны не тем, что действие в праздник (в «Сверчке на печи» действие к празднику не приурочено). Это цикл (то есть колесо, круг в движении) потому, что различные персонажи в каждом из рассказов попадают в разные, но все же сходные положения, переживают разные, но все же сходные волшебные события. Волшебно возвращают забытый в себе «образ божий; отменяются жизненные утраты, казалось бы, неизбежные и даже свершившиеся.

Необходимость в рассказах Диккенса именно как в цикле была понята уже при обращении к «Сверчку на печи».

Сам Сулержицкий хотел поставить причудливые «Колокола», симбиоз феерии и социального прогноза-предупреждения. Как о неотложной надобности Студии о «Колоколах» думал на больничной койке; посетивший его Вахтангов наклонился к лежачему, сказал: «Не волнуйтесь, Леопольд Антонович, я поставлю». Сулер понял, что ученик видит его скорую смерть, и «беспомощно, растерянно, больным, тонким голосом сказал: „Нет, почему же… Я хочу ставить“…„То есть я вам буду помогать… Я с Борисом Михайловичем…“»[212].

Потом Вахтангов, тоже тяжелобольной, перескажет этот разговор в письме Сушкевичу и предложит ставить «Колокола» вместе (письмо из больницы от 25 марта 1919 года).

Осенью 1919 года решено было также ставить «Одержимого», распределили роли.

Когда не станет Вахтангова, задачу переймет его ученик Николай Горчаков – дважды поставит еще один рассказ Диккенса, «Битву жизни».

Существен самый принцип цикла. Постоянство усилий вернуться из турбулентного состояния в точку, откуда возобновится правильное движение.

У жанра рождественского рассказа, как бы его ни замызгали в дешевых изданиях, родословная высокая.