Первая сверхдержава. История Российского государства. Александр Благословенный и Николай Незабвенный

Но красноречивее всего эту черту императора характеризует маленький, совсем незначительный эпизод, рассказанный свидетелем непредубежденным и бесхитростным – упомянутым выше А. Эвальдом. В детстве он из любопытства однажды заглянул в квартиру, где иногда останавливался государь.

«В уборной меня поразило то, что на одном столике я увидел шесть или семь подставок с париками.

– Зачем у него так много париков? – спросил я сторожа.

– Это, изволите ли видать, для того, – объяснил он, – что они надевают парики по очереди: спервоначалу наденут, примерно, вот этот, с самыми короткими волосами и поносят его несколько дней. Потом наденут вот этот, у которого волоса чуточку подлиннее, и тоже поносят его несколько дней. Потом вот этот, еще подлиннее, и так до последнего. После того надевают с самыми короткими волосами – оно и выходит так, как будто у них собственные волоса растут, и будто они их подстригают».

Бог знает, сколько из пресловутых 18 часов ежедневного рабочего времени у Николая уходило на подобные ухищрения.

Взгляд Василиска. Г. фон Ботман

Самолюбование редко обходится без склонности к самообману, и государь был весьма подвержен этому опасному для правителя недугу. По меткому выражению Герцена, николаевская Россия состояла из одних «фасадов», то есть представляла собой гигантскую «потемкинскую деревню». Предназначалась эта декорация для одного-единственного наблюдателя, который имел значение, – для самодержца. Николай был очень неглуп и знал цену своим администраторам, а все же охотно принимал желаемое за действительное. «…Нельзя без благодарности Богу и народной гордости взирать на положение нашей матушки России, стоящей как столб и презирающей лай зависти и злости, платящей добром за зло и идущей смело, тихо, по христианским правилам к постепенным усовершенствованиям, которые должны из нее на долгое время сделать сильнейшую и счастливейшую страну в мире», – пишет царь в частном письме о своей нищей, несвободной стране, с каждым годом все больше отстававшей от Европы.

Чувствуя в императоре желание верить в приятное, корыстные и недобросовестные министры, губернаторы, военачальники постоянно раздували свои успехи и преуменьшали либо вовсе утаивали неудачи. В войну со всей Европой царь ввязался из-за того, что сильно преувеличивал возможности России. Когда же начались боевые действия, от Николая долго скрывали истинное положение дел – до тех пор, пока это было возможно. Руководствуясь радужными отчетами, государь отдавал приказы, которые приводили к новым поражениям. Всё это закончилось катастрофой и для страны, и для самого Николая.

Но самым вредоносным недостатком императора было то, что любую проблему он должен был непременно решать сам. Тютчева пишет, что царь «чистосердечно и искренно верил, что в состоянии всё видеть своими глазами, всё слышать своими ушами, всё регламентировать по своему разумению, всё преобразовать своею волею. В результате он лишь нагромоздил вокруг своей бесконтрольной власти груду колоссальных злоупотреблений». И за тридцать лет Николай не изменил этому принципу. В 1826 году, едва взойдя на престол, он объявил в одной из своих резолюций: во всех делах империи должно руководствоваться «моей весьма точной волей» и запретил кому-либо действовать «не в указанном мною направлении». То же пишет царь и двадцать с лишним лет спустя: «Не ясно ли то, что там, где более не повелевают, а позволяют рассуждать вместо повиновения, там дисциплины более не существует… Отсюда происходит беспорядок во мнениях, противоречие с прошедшим, нерешительность насчет настоящего и совершенное незнание и недоумение насчет неизвестного, непонятного и, скажем правду, невозможного будущего».