Первая женщина на русском троне. Царевна Софья против Петра-« антихриста»

Расторопная Верка доложила, что завтрак накрыт, а Федора все не было. Пришлось сесть за стол без него. Сестры, словно сговорившись, болтали о том, о сем, обходя стороной тему ночной тревоги, но при этом все время прислушивались в ожидании стремительного перестука каблуков. Шакловитый так и не научился, да и не сильно хотел учиться шествовать важно, животом вперед, как все уважающие себя окольничие.

Вернулся он, только когда Софья с Марфой заканчивали пить клюквенный кисель со свежими булочками. Лицо главы Стрелецкого приказа было задумчиво, однако при виде встревоженных женщин он сразу повеселел, изобразив на лице если не улыбку, то ее подобие.

— Ну, в общем, все на так плохо, — сообщил он, усаживаясь за стол и надкусывая расстегай с осетриной. — В Преображенском все затихло. Другое дело, что и людей там почти не осталось. Все его обитатели под охраной преображенцев и семеновцев отправились в Троицу. Не могу сказать, чтобы этот исход мне нравился, но и пугаться пока рано. Мои ребята порасспрашивали оставшихся слуг, и те рассказали довольно странные вещи, что, якобы, на Петра Алексеевича за последнее время было несколько покушений. То бочонок с отравленным квасом на кухне нашли, то люди какие-то с ножами вокруг ходили… Соня, клянусь, — перехватил он вопросительный взгляд царевны, — это не моя работа. Богом клянусь, что я туда никого не посылал и ничего не подбрасывал. Да и странно все как-то выходит: столько раз покушались на твоего брата, а достать не смогли. Мои ребята не сплоховали бы, поверь, тем более что убить Петра по дороге в Немецкую слободу проще пареной репы, а этот несчастный бочонок с квасом неизвестно кто мог отведать.

Якобы налили собаке, и она сдохла. Чудеса, да и только! Сдается мне, что это происки Бориса Голицына и Льва Нарышкина. Ты обратила внимание на слова моих ребят о том, что князь был одет так, словно ждал паники?

— Обратила. Он мой давний враг. Одного в толк взять не могу — неужели и Василий Васильевич с ними в сговоре? Как уехал в Медведково, так там и пропал. Неужели я пригрела у себя на груди змею?

— Что ты говоришь, Сонечка?! — вмешалась в разговор обескураженная таким предположением Марфа. — Василий Васильевич не может быть изменником. Он очень тебя любит… Извини, Федор Леонтьевич.

Шакловитый задумчиво дернул себя за ус, вспомнив, как легко согласился князь предать Самойловича.

— Не знаю, что тебе сказать, Марфа Алексеевна. Василий Васильевич очень умный и хитрый боярин, но у него слишком мягкий характер, а Серей Алексеевич весьма напорист. Трудно сказать, какими побуждениями руководствовался князь, но то, что он — хороший дипломат — устранился от своих обязанностей, говорит о многом. Я часто наблюдал за тем, как он играет в шахматы. Василий Васильевич всегда просчитывает несколько шагов вперед.

— Уж не ревнуешь ли ты, Федор Леонтьевич, Сонечку? — стрельнула на него глазами царевна.

— Марфа! — сердито одернула забывшуюся сестру Софья. — Не знаю, Феденька, прав ты или нет, но то, что Василий Васильевич много сделал для меня хорошего, не подлежит сомнению.

И пока у меня на руках не будет неопровержимых фактов, я не поверю, что он мог стать предателем. Errare humanum est ^[19].

— Соня, отстань от меня со своими покойниками, — сердито фыркнул Шакловитый. — Когда ты переходишь на латынь, мне все время кажется, что ты хочешь подчеркнуть мою безграмотность. Но кое-что из их тарабарщины я успел выучить, и отвечу тебе на том же языке. Хочешь понять, что происходит, ищи cui prodest?[20]

Судя по последним делам князя Василия, можно предположить, что он переметнулся к Нарышкиным. Недаром он покровительствует Мазепе, который без ума от Макиавелли.

— Федя! — в голосе Софьи появились стальные нотки, и она сердито сдвинула брови.

— Хорошо, умолкаю. Не было бы только поздно, моя повелительница.

А в это время в Троице тоже все пришло в движение. Когда поутру у ворот монастыря раздался конский топот и грубый голос прокричал «Открывайте именем царя Петра Алексеевича!», монахи не поверили своим ушам. Но в раскрытые ворота действительно въехал на спотыкающемся от усталости коне молодой царь в сопровождении своего любимца Алексашки Меншикова. На Петре не было лица, и он дико поводил глазами по сторонам, будто не верил, что оказался у цели своей бешеной скачки. Вид могучей крепостной стены и боевых башен немного успокоил беглеца, и он отрывисто пролаял, что едва спасся от врагов и просит убежища.

Ему помогли сойти на землю и под руки провели в покои архимандрита, где «младшему царю» подали монастырского вина для подкрепления сил. Петр что-то бессвязно пробормотал про «змею Соньку», выпил одним глотком целую чарку и тут же заснул от крайнего нервного и физического изнеможения.