Первеницы мая

Гийом мигом выпрямился и огляделся вокруг мутным взглядом. Через пару секунд сознание вернулось к нему, и он заметил, что король стоит, а он сидит, так что он спешно вскочил, расчесывая пальцами седые волосы и одергивая помятый жилет.

– Доброе утро, сир.

– Вы что-то часто отключаетесь, капитан. Для утренней вахты, если честно, совсем не годитесь.

Марта хихикала над котлами. Она будила его через раз, брызгая холодной водой.

– Вы меня беспокоите. Может, у вас малокровие? Надо бы вам показаться.

– Кому, сир?

– Лукасу, что за вопрос.

– Ох, бедняга… Нам бы, сир, надо перестать затягивать ему петлю на шее. Доктора его и так уже из больницы выгнали… Чем больше мы прибегаем к его помощи, тем хуже его дела. Никак ему не сдать эти чертовы экзамены.

– На этот счет волноваться нечего, дело в шляпе. У меня есть верный план. А что до вас, капитан… – Тибо наклонился к нему и прошептал на ухо: – Уж не ночная ли вахта, часом, так вас выматывает?

– Я…

– Сменим тему. Пойдемте, я должен вам кое-что показать. Нечто невероятное. Просто невероятное.

Вскоре Гийом и Эма уже читали в кабинете Тибо письмо.

– В здравом уме? – проронил наконец капитан, перечитав его дважды.

– «Чудесное исцеление», – подчеркнул Тибо, снова нарезая круги по комнате.

– Чудесное… – повторила Эма с сомнением.

– Да, чудом исцелен и теперь в здравом уме, – подтвердил Тибо. – Но вы понимаете, что это значит?

Нет, они не понимали. Адмирал сам, своей рукой описал случившееся, а было это ни больше ни меньше «явление свыше». Накануне Гвендолен уложила его и ушла (вероятно, в кружок по вязанию, но он не уверен, так как ее уход был еще до исцеления). Пока жены не было дома, кто-то посетил его («ангел»). И он почувствовал, как «явившееся существо» возложило на него ладони. И тогда «прибрежный туман вдруг развеялся, разум его избавился от гнета, мозги прочистил северный ветер». Внезапно он стал удивительно четко воспринимать окружающее: почувствовал точные размеры комнаты, расположение всех предметов, духи Гвендолен, которыми пропитались стены. Адмирал был даже уверен, что его голова смотрит на север, а ноги – на юг (он все еще лежал в кровати). Все его пять чувств «снова взяли курс на этот мир» и больше «не вязли в туманном киселе». А потому он хотел как можно скорее видеть принца Тибо. Гвендолен «заявляла, что он теперь король», но адмирал не желал «удовлетворяться слухами». А заодно просил передать его почтение «старинному приятелю Клеману де Френелю».

Словом, Альбера Дорека нужно было всерьез ввести в курс дел, так как много воды утекло за несколько месяцев его слабоумия. Но теперь он, похоже, полностью владел рассудком. «Чудесное исцеление» – по-другому не скажешь.

– Но вы понимаете, что это значит? – повторял Тибо, будто от исцеления адмирала сам помешался. – Я должен увидеть его собственными глазами. После обеда выезжаю.

Тибо уже все продумал. Он возьмет Овида как охранника, Лисандра, раз обещал, и Бенуа для материального обеспечения – его осьминогость будет кстати. Брюно доедет с ними до Центра, а дальше – к себе, на Плоскогорье. И ни кареты, ни свиты – только лучшие жеребцы. Единственное, о чем Тибо жалел, – что нельзя взять в эту историческую поездку Блеза де Френеля, который всю жизнь посвятил попыткам облегчить душевные болезни.

Тибо искренне радовался за адмирала. Ему, тоже вкусившему безумия, хорошо было знакомо, что это за мука – «вязнуть в туманном киселе». Тут он вдруг подумал, что его собственный вид может сбить адмирала с толку. Мало того, что он не был уже принцем, так еще и сильно изменился с тех беззаботных дней на «Изабелле». Как бы снова стать похожим на себя прежнего? Со шрамом ничего не поделать, как и с седой прядью, но, по крайней мере, он мог бы сбрить бороду.

Прямо сейчас.

– Я побреюсь, – ни с того ни с сего заявил он Гийому и Эме.

Те никакой связи с новоявленным чудом не видели.

– Чтобы он меня узнал, – пояснил Тибо, – мне нужно мое лицо.

– Позвать брадобрея? – спросила Эма.

– Нет-нет, я справлюсь. Вот только зеркало… Кто-нибудь знает, где оно может быть?

Пока Тибо искал в ванной бритву, Эма достала из шкафа старое потускневшее зеркало, которое вернуло ему разум. Наконец он принялся за дело. Но правая рука все еще его не слушалась, особенно пальцы – нервам недоставало крови без лучевой артерии. Особенно скверно слушался большой. Тибо попробовал бриться левой, но тут же порезался.

– Ай, давай помогу?

– Да, Эма, будь добра.

Она осторожно взялась за бритье.

– Хорошее лицо, – улыбнулась она, когда с бородой было покончено.

– Присмотрись получше.

Шрам, оставленный Гиблым лесом, впервые предстал во всю длину. Он начинался под глазом и спускался до самого низа челюсти, придавая лицу Тибо жесткость, которой никогда прежде в нем не было. Может, адмиралу было бы проще узнать его с бородой?

– Неважно, – заверила его Эма, – это лицо я буду любить всегда.

Тут он заметил, какие темные у нее глаза. Возможно, она сердится из-за несвоевременной поездки?